Весна.

Сара постепенно осознала, что вместо острой боли, заполнявшей прежде каждое мгновение между пробуждением и отходом ко сну, вместо того, чтобы просыпаться в слезах несколько раз за ночь, она испытывает продолжительные периоды боли по вечерам, часа по два-три, и гораздо меньше по утрам, хотя полностью боль не отпускала ее и утром. Дважды в день на нее накатывало. Она принимала аспирин от физической ипостаси этой боли. В промежутках — длительные серые периоды, полное отсутствие всяких ощущений. Мертвый, засохший мир. Обезболенный, что следует особо отметить. Сердце не несло больше невыносимой тяжести, вынуждавшей все время менять положение тела в пространстве, как будто убегая от непосильной нагрузки. В это блеклое бесцветное время Сара вела себя как люди, страдающие от какой-либо болезни или инвалидности, стремящиеся избежать положения, способного спровоцировать обострение или проявление недута. Она избегала эмоциональных строк стихотворений, сентиментальных созвучий, зрительных образов типа ночного дерева, чернеющего на фоне звездного неба. И не дай бог услышать мелодию из «Счастливой монетки» или случайно забрести на улицу, по которой проходила с Генри или со Стивеном! Когда боль возвращалась, казалось невероятным, что Генри не войдет в ее комнату и даже не позвонит. Ведь ему так же нужна она, как и он сам нужен ей. Сара не убеждала себя, что это идиотизм. Но — все проходит, проходила и боль. И она помнила об этом во время приступов, понимала, что скоро будет лишь помнить, что боль была. Между приступами уже невозможно было представить себе интенсивность боли, которую она испытывала и которую снова ожидала. Боль схваток родильницы непредставима уже в промежутках между схватками, не говоря уже о времени через час, день, год… Можно понять, почему Природа-мачеха не хочет, чтобы женщины помнили о кошмаре деторождения, но почему то же самое относится и к боли душевной? И для какой надобности эта боль понадобилась Природе?

Она снова попыталась найти ответы на беспокоившие ее вопросы у своей матери — бесполезно. Когда ее собственная дочь позвонила из Калифорнии, Сара спросила:

— Скажи, ты в детстве страдала, тосковала ли по дому, когда я отсылала тебя летом на каникулы?

— Не помню… Нет, правда, не помню. Разве что чуть — чуть…

— Попытайся вспомнить.

— Мама, ты же не виновата, что приходилось работать. Конечно, иногда мне очень хотелось, чтобы мать не работала, сидела со мной… Но сейчас я и сама в таком положении…

В апреле Сара и Мэри Форд летали в Монпелье, где их встретил Жан-Пьер и отвез в Бель-Ривьер. Погода не удалась. Обычная для этого сезона погода не соответствует ожиданиям людей, прибывающих издалека на юг Франции, где, как подсказывает воображение, постоянно сияют сотни несравненных солнц Сезанна и Ван-Гога. По выцветшему серому небу ползли облака, ветер бросал в физиономии редкие капли дождя. Они вышли из машины на новой автостоянке, где запросто поместится тысяча машин и автобусов. Ради этой стоянки снесли старый городской рынок. Зашли в «Колин Руж», внутрь, потому что снаружи в такую погоду не посидишь. Подкрепились, и Жан-Пьер медленно повел машину по новой широкой дороге, выстроенной для грузовиков, доставляющих стройматериалы к строящемуся стадиону. Возле этой же дороги предстояло появиться новому отелю, на полпути между городом и домиком Жюли. Отель — объект спорный. Жан-Пьер нервничал, хмурился, жаловался на головную боль, глаза его отражали внутренний дискомфорт. Он мрачно пошутил, что все, что касается Жюли, вызывает у него в последнее время головную боль. Городская администрация создала специальный комитет для решения всех связанных с преобразованиями проблем, и мнение Жана-Пьера редко совпадало с мнением большинства. Он полагал, что новый отель, существующий пока что в виде нагромождения кранов, экскаваторов, грузовиков, контейнеров, штабелей бетонных конструкций на месте прежних дубов, олив и пиний, представляет собой ошибку, как и его громадная автостоянка, предназначенная не только для постояльцев.