О печатне в программе лишь упоминается, отношения Филиппа и Жюли развиваются на фоне городского парка, представленного садовой скамьей. Отношение служащих Филиппа проявляется лишь мельком, когда появляется из лавки продавец, к Жюли относящийся весьма холодно, на что она отвечает безукоризненной вежливостью.

Больше всего воображения от зрителей требовали жители города и их недоброжелательная реакция на Жюли. Они глазели на самозванку на улицах и случайно (а то и не случайно) встречаясь с нею в лесу, иные бормотали проклятия, в лучшем случае не обращали на нее внимания. Их представителем тоже выступал Джордж Уайт, жаловавшийся, что, хотя он обожает Жюли, все время вынужден принимать сторону ее недоброжелателей и очернителей. Во Франции ему обещали облегчить судьбу, так как Жан-Пьер собирался выделить в помощь кучу энтузиастов-любителей.

В пятницу прибыло музыкальное сопровождение: контртенор, три девушки-певицы и музыканты с гитарой, флейтой, лютней, шомом и скрипкой — виолой старых времен. Пьеса, которая без музыки казалась «невозможной», «через край», «попурри», «сентиментальщиной» — последнее изрек Билл, передавая Молли пачку бумажных платочков, — как будто изменилась, вошла в рамки, дистанцировалась от слез. История, которую рассказывали на этой сцене, точнее, в этом мрачном церковном нефе, где столб солнечного света выхватывал из полумрака эпизод или персонаж, стала музыкальным явлением. В гостиной на Мартинике баллада воспевает прелести Жюли, представляет ее молодым офицерам; музыка с контрапунктовыми фразами из «второго периода», жестко соотнесенная с самим этим периодом, столь же туманным, как танцоры елизаветинской эпохи, исполняющие менуэт на лужайке в Квинзгифте. Актеры вырваны из личностных рамок, некоторые потрясены. Молли Мак-Гвайр — в качестве Молли — разрыдалась.

— К чему все это? Чего ради приходилось все это переживать?

Опять платочки. Билл дружески обнимает Молли за плечи.

— Неплохой вопрос, — тихо произносит он, совершенно не в духе «пижона не то хлыща», как определил его Стивен.

История рассказывается дальше, и все больше кажется, что песни трубадуров пелись под аккомпанемент разрывающихся и разбивающихся сердец. Наконец поздняя музыка, которой ангелы или демоны повествуют о быстротечности бытия.

— Неплохой вопрос, — бормочет Генри Саре в конце репетиции, как будто Молли разрыдалась и выплакала свой вопрос только что. — Ну, как, верили, что это состоится?

— Верила, но не предполагала, что получится так хорошо.

Генри кивнул. Он сидел — в кои-то веки! — откинувшись на спинку стула, как бы отдыхая, устремив на нее взгляд своих темных глаз, привычных ко всякому. Нечасто случалось, однако, что глаза его влажнели, как это случилось сейчас.

— Музыка-то не моя, — сказала Сара.

— О, мне это все равно, — отмахнулся он и вскочил. — Но старая черная магия схватила меня за глотку.

В субботу генеральная репетиция. Все занятые в «Жюли Вэрон» в полном сборе. Прежде всего, конечно, сама Жюли. Ее длинные темные волосы насильно скручены в косы, отражают тогдашнюю социальную дисциплину. Глаза под удлиненными ресницами кажутся черными, отдают Африкой. Сквозь сценический шаг проскальзывает укрощенная кошачья походка. Жюли живет, и Стивен, заставивший себя прийти, ахает:

— Бог мой, невозможно…

Все предвещает успех.