Лицо одинокого. Одинок этот человек. И как я ни стараюсь, не могу запечатлеть его таким, каким вижу перед собой, другое лицо возникает на бумаге».
— Что там с ним случилось, с Реми? Я дневники не дочитал. Не хотел смешивать впечатления.
— Через три года после того, как армия отправила его на Берег Слоновой Кости, он вернулся, чтобы жениться на дочери местного помещика. Тайком увиделся с Жюли. Они проплакали всю ночь. Потом Реми женился, завел семью.
— И больше они не встречались?
— Если и встречались, то записей об этом нет. Жюли его видела несколько раз, записала, что он несчастен.
— Печальная история, — протянул Генри.
— Я полагала, всем давно известно, что она печальная.
— Я подчеркиваю этот аспект. Вернуться через три года и не забыть прежнюю любовь.
— Вы это так говорите, как будто находите подобное невероятным.
— У нас сейчас такое не принято.
— Неужели?
— Я с таким не встречался.
— Вы это так говорите, как будто хотели бы встретиться.
— Пожалуй…
— А вот я прочитаю вам, что Жюли написала об этом расставании: «Вместе мы пролили горячую соль на остатки нашей любви, и лишь соленый песок остался на этом месте».
— Слава богу, вы хоть на эти слова не сложили песню.
— А о чем поет ее поздняя музыка?
— Тогда слава богу, что она поет без слов. Без этих слов.
Они обсудили некоторые строки, взвесили целесообразность внесения изменений и решили оставить все, как было.
На следующее утро явилась Джойс. Сон ей, очевидно, не давался. В ванной Сара подобрала грязную одежду, которую Джойс сбросила прямо на пол. Тощая, как побег спаржи, и такая же мертвенно-бледная. На руках и бедрах синеватые пятна. Придерживая советы и пожелания при себе, Сара бросила одежду в стиральную машину, наполнила ванну, заварила чай, поджарила тост, разрезала апельсин.
Джойс в лучшем теткином халате уселась за чай. К еде не притронулась. На вопрос: «Чем занимаешься?», ответила: «Да, так…» Через некоторое время осознала желательность чего — то вроде застольной беседы и как-то по-детски спросила:
— А ты, тетя Сара, чем занимаешься?
Ободренная хотя бы видимостью интереса, Сара рассказала о пьесе и о Жюли. Джойс заставляла себя слушать. Затем, мгновенно постарев на десяток лет, скривилась.
— Стебанутые они все.
— Не буду спорить.
— Ты говоришь, это недавно было?
По достижении средних лет люди вдруг осознают, что век — всего лишь вдвое дольше, чем они прожили. При этой мысли история как будто сжимается, и они ощущают течение времени, а не глядят на него со стороны, как раньше. Лишь с десяток с небольшим их сроков жизни назад еще был жив Шекспир. Французская революция отгремела как будто вчера. Сто с небольшим лет назад в Штатах шла Гражданская война. Раньше казалось, что произошло это в иную эпоху, чуть ли не в ином измерении, но как только ты можешь сказать: «Сто лет — это лишь вдвое больше, чем я прожил», — сразу чувствуешь себя чуть ли не на полях сражений или в лазаретах девятнадцатого века. Может быть, вместе с Уолтом Уитменом.
— Не так уж и давно, — сказала Сара.
Джойс хотела было возразить, но решила вести себя тактично, как и ее тетка.
— Так ты едешь во Францию?
— Да. На следующей неделе.
— И долго тебя не будет?
— Недели три.
Джойс запаниковала.
— Три недели!
— Но, Джойс, ты и дольше пропадаешь.
— Но я же знаю, где ты…
— А ты никогда не думаешь, что мы не знаем, где ты?
— Со мной ничего не случится, не бойся. |