— Хорошо. Но моя смерть от спермотоксикоза будет на твоей совести.

— Врешь ты! Нет такой болезни! У меня дома справочник есть.

Андрей молча поднял с пола Женькину футболку и бросил ей.

— Пошли, покажу тебе комнату. Спать ложись. Завтра рано вставать.

— Почему? Завтра ж воскресенье?

— В деревне выходных нет. Я выезжаю в пять тридцать, потому что у Степановых в стаде надо провести вакцинацию от ящура. Надеюсь, ты едешь со мной? Тебе же нужен материал для статьи. Твой Вадим Адольфыч сказал…

— Он Альбертыч.

— Да фиолетово, пусть Альбертыч. Он сказал, что ты должна сопровождать меня повсюду, кроме сортира.

— Фу!

— Каюсь, взбешен и неудовлетворен. У нас, мужиков, с этим проблемы. Вам проще. Достаточно простого силиконового изделия…

— Фу еще раз. Это мелко, Долгачев!

— В пять тридцать выходим из дома.

Идя вслед за Андреем, Женька пыталась вычислить, во сколько ей надо встать, чтобы к половине шестого умыться, накраситься и одеться. Выходило — уже через полчасика.

На пороге комнаты Андрей сухо пожелал ей спокойной ночи и ушел вниз. Предательница Матильда, не говоря уж о Лесике, не пожелала идти с Женькой, мирно заснув на домотканом коврике возле печки.

Заперев дверь, Женька Семицветова с большим чувством высказала вслух все, что чувствовала. В ответ из-за двери послышался гнусный смешок. Женька пнула дверь и отправилась в постель.

Она погасила свет — и немедленно включила его снова. Потом снова погасила и недоверчиво повертела головой в полной темноте. У нее было такое ощущение, что она разом ослепла и оглохла. Вокруг было черно и тихо, совсем. Абсолютно! Ни малейшего проблеска света, ни единого звука. Довольно неприятное ощущение, надо сказать. Женька натянула одеяло до самого носа и закрыла глаза, хотя в такой темноте это было несущественно.

Чрез пять минут она села, обливаясь холодным потом. Тишина давила на мозг свинцовой плитой. Раньше ей и в голову не приходило, сколько звуков раздается в нормальной московской ночи и как много электроэнергии тратится ночью в большом городе. Здесь все было иначе. Ни жужжания холодильника, ни стука лифта, ни гула машин. Ни отблеска рекламы на стене. Даже окна не было видно.

Женька вновь честно попыталась уснуть — и тут услышала шорох. Тихий такой, вкрадчивый шорох где-то над головой. Или рядом с подушкой. Или под кроватью. А потом топоток маленьких ножек…

За окном сильно и резко прокричала ночная птица, и Женя Семицветова с воплем скатилась с кровати, в полной темноте нашарила дверь и почти слетела с лестницы. В горнице было ГОРАЗДО светлее, потому что светились раскаленные угли в печи, и потому она безошибочно нашла диван, на котором в изумлении приподнялся навстречу ей абсолютно голый и невыразимо сексуальный герой следующего выпуска журнала «Самый-Самый», Андрей Сергеевич Долгачев.

Женька прыгнула с разбега и с облегчением прижалась к широкой груди сельского подвижника ветеринарии.

Как писали в старину, опустим же завесу стыдливости над происходившим в эту ночь безобразием…

Они пролежали несколько томительно долгих секунд, а потом не сговариваясь, бесшумно и яростно набросились друг на друга.

Они целовались взахлеб, неистово, словно желая удостовериться, что с ними ничего не произошло и все осталось по-прежнему. Руки сплетались с руками, горячие тела льнули друг к другу, и Женька закусила губу до крови, чтобы не дать вырваться стону, а Андрей уткнулся лицом ей в плечо. Их страсть была почти неконтролируемой, так как в крови бурлил адреналин, а потом на смену возбуждению пришло блаженство покоя, и они заснули в объятиях друг друга, едва успев прикрыться простыней.

ЖЕНЬКА

Сначала я была снизу, а Андрей сверху, потом мы поменялись, потом упали с дивана и долго возились на полу, а потом темнота вокруг меня расцветилась такими фейерверками, что я едва не умерла от переполнявшего меня восторга.