Теперь все было иначе, не так, как несколько минут — или веков? — назад. Андрею искренне казалось, что он впервые видит эту женщину, и он восхищенно изучал ее тело, бережно касаясь пальцами атласной кожи, целуя и лаская, сдерживая себя и все усиливая натиск…

Женька была отчаянно смелой и нечеловечески красивой. Так, во всяком случае, ей казалось. Иначе почему такое откровенное восхищение в черных глазах мужчины, почему он так нетерпелив и возбужден, почему они никак не могут разомкнуть объятия?..

Объятия разомкнуть все-таки пришлось, и Андрей оделся, поцеловал Женьку в губы и ушел принимать пациентов. Женька немного попялилась в потолок и поулыбалась, а потом потихоньку загрустила, вспомнила утренний звонок Вадика…

Именно в этот момент позвонила неугомонная Маринка.

— Семицветова, знаешь ли ты, что меня из-за тебя скоро уволят? Я не могу работать, потому что у меня дрожат руки от волнения. Однажды я перепутаю внутримышечное с внутривенным, и меня посадят.

— Любопытство погубило кошку, Тихомирова.

— Ах ты, змея! Ладно, давай, рассказывай.

— Да чего рассказывать-то…

Женька в нескольких словах пересказала утренний разговор с Вадиком, и Маринка вынесла вердикт:

— Он свихнулся, и нечего на него обращать внимание. Вернешься в Москву — уволишься. Не парься.

— Да я и не парюсь…

— Да? Странно. Ты же по натуре — хорек-паникер.

— А ты — гремучая змея.

— Нет, серьезно, Жень, ты чего такая грустная?

— Ну… Марин, мне кажется, я в него влюбилась!

— Иди ты! Так это ж хорошо!

— Чего хорошего? Вадик хоть и дурак, а прав: если Андрей узнает, что меня прислали за ним следить, он разозлится. Он и так в день нашей встречи в редакции подозревал, что это была подстава…

— Семицветова, но ведь мы все знаем, что подставой это не было? И потом, если ты все равно увольняешься, откуда ему знать, что ты за ним следишь?

— Если я увольняюсь, то какого лешего я здесь делаю? Либо я выполняю задание редакции, либо еду в Москву.

— Ага. А в Москву тебе не хочется?

— Честно? Не хочется. Но все равно придется, потому что я не могу сидеть здесь без всяких внешних причин, кроме той, что у нас все отлично получается в постели!

— Знаешь ли, это не самая последняя из них!

— Да, но и не самая решающая. Короче, я всю голову сломала, а еще у меня нехорошее предчувствие, что Вадик со своей дурной концепцией подведет меня под монастырь.

— Сплюнь! Все обойдется. Оторвись за эту неделю на всю катушку — а там твой ветеринар сам поскачет за тобой в Москву, потому что к хорошему быстро привыкают.

— Маринка, я его люблю…

— Только не ной! Представляешь, какой был бы ужас, если бы тебя послали на такое же задание, но к старому, лысому и покрытому коростой педику?

— Фу, гадость какая!

— Вот именно. Чао, Джульетта. Позвони, если что.

Тем временем в центре Москвы гламурная журналистка Анжела Мессер в полном изнеможении ввалилась в клуб «Гараж» и заказала себе водки со льдом.

Многотрудная жизнь в столице приучила Аню Ножикову философски относиться к любым глупостям, которые говорят или делают ее работодатели. От них, работодателей, зависело ее благосостояние, а потому на глупости она смотрела сквозь пальцы. Но Вадик Лабудько окончательно сбрендил — а это уже напрямую угрожало тому самому благосостоянию, о котором так пеклась Аня Ножикова, она же Анжела Мессер.