Тогда был их «первый раз». Сейчас Ольга, любуясь Ариной с теплотой в сердце и удовольствием, понимала: её восхищение ничуть не померкло. Чувства не затёрлись семейным бытом, не затерялись в суетной текучке дней, не утонули в болоте обыденности.  Красота природы подчёркивала красоту Арины и служила ей обрамлением. Золотая листва, древесные стволы, озёрная гладь и мягкий, ясный закат над водой — и потрясающий, волнистый водопад волос до пояса, в которые Ольга запускала пальцы. Арина время от времени грозилась сделать короткую стрижку, но Ольга была резко против. Она считала, что волосы — украшение Арины, особенно распущенные. Она любила их. Их было много, очень много — настоящая грива.

Ветерок трепал её собственные волосы — светло-русые, прямые и мягкие, длиной чуть ниже плеч, закат отражался в больших голубых глазах. Это был другой оттенок осени — золотой. Её ладони заскользили по плечам Арины, снимая с неё куртку; округлое, плавное движение плечами — и куртка упала, показался журавль, чуть прикрытый узкой полоской майки на спине. Медно-каштановая грива перекинулась вперёд. Гладкая упругая кожа, внушительное движение мышц под ней... Сначала ладонями, а потом ртом лаская журавля и грея его прерывисто-возбуждённым дыханием, в следующий миг Ольга тихо ахнула: сильные руки сжали её. В этих объятиях она всегда чувствовала собственную хрупкость.

— Попалась, — на ухо ей дохнула Арина, сияя тёплым отсветом заката в глазах.

Схватив Ольгу на руки, она вместе с ней нырнула в палатку. Звонкий, шаловливый вскрик Ольги растаял в вечерней тишине озера.

А познакомились они при весьма непростых обстоятельствах.*

Дед Ольги по отцу, Степан Лукич, ветеран Великой Отечественной и участник обороны Севастополя, до глубокой старости оставался бодрым. С каждым годом ветеранов становилось всё меньше и меньше: уходили один за другим герои той страшной войны. А дед Стёпа и в девяносто лет сохранял ясный ум, быструю походку и какой-то спокойный свет в глазах. Получая повышенную ветеранскую пенсию, он и в преклонные года подрабатывал — клал печи, плотничал. Впрочем, занимался он этим скорее для собственного удовольствия, нежели ради вознаграждения. «Пока руки работают, в них есть сила, — говорил он. — А как только сложишь их — всё. Тут-то и помрёшь». Зимой он совершал лыжные прогулки в сосновом лесу, летом ходил по ягоды, много часов подряд оставаясь на ногах.

«Гвозди бы делать из этих людей: крепче бы не было в мире гвоздей», — эта строчка была как раз о нём. А старший брат деда Степана, Андрей, погиб в сорок втором — умер в госпитале от ран, только старая фронтовая фотокарточка от него и осталась... Дед показывал её Ольге, когда она приезжала в гости на летних каникулах. А приезжала она часто — почти каждое лето, и школьницей, и студенткой, хоть их и разделяли шестьсот километров. Его старший сын, отец Ольги, рано умер — она тогда ещё в школе училась. С отчимом отношения не складывались, а с дедом ей было хорошо, спокойно и уютно. Дед любил её, и она отвечала ему такой же горячей любовью. Так получилось, что их дни рождения шли один за другим: у деда — двадцать седьмого апреля, а у Ольги — двадцать восьмого. Дед любил повторять, что внучка родилась как будто ему в подарок.

С другой своей внучкой, двоюродной сестрой Ольги, Катей, он общался реже и менее охотно — из-за семейных неурядиц между ним и невесткой, матерью Кати. Ольгу он всегда баловал, норовил подкинуть ей денег. Когда Ваньке исполнилось три года, она ездила вместе с ним к деду — показать ему маленького правнука. Дед был счастлив. Зная, что Ольга к тому времени уже находилась в разводе с отцом Ваньки, опять подсунул «материальную помощь».