— Я тоже надеюсь никогда больше вас не видеть. Хотя уверена, что вы ничего не поймете, но все же напоследок выскажу все, что о вас думаю. Вы меня ненавидите за то, что не удалось посадить. Сейчас, вместо того чтобы извиниться за свое хамство, вы пытаетесь сделать хорошую мину при плохой игре и надеетесь оставить последнее слово за собой. При Сталине вам бы цены не было. Вы каратель и человеконенавистник, поэтому вас категорически нельзя допускать к работе с людьми. Уверена, что психиатр обнаружил бы у вас патологию личности и дал заключение, что вам противопоказано занимать должность, где вы можете отыгрываться за свои комплексы на ни в чем не повинных людях. Я верю в высшую справедливость и уверена, что рано или поздно вы будете наказаны за все.

Лариса взяла пропуск и вышла из кабинета Прохорова не попрощавшись.

От следователя Лара сразу поехала к подруге. Ее всю трясло от негодования. Разволновавшись, она проскочила перекресток, когда зеленый свет светофора уже погас, и едва не попала в аварию.

— Это твоя работа? — закричала она с порога.

— Ты о чем, дорогая? — Чистый, невинный взгляд, легкая улыбка.

— Да этот труп в Битцевском лесопарке с липовым признанием в убийстве Кости.

— Мокруха — не мое хобби, — с достоинством заявила Алла. — Я не имею дурной привычки отстреливать кого-то в лесопарках.

— Ну, не ты лично, а Мирон.

— Славка тоже не имеет такой дурной привычки.

— Подразумевалось, что Мирон все организовал.

— А, ты про это... Ну, было дело, решил он тебе немножко помочь. “Et libera nos a malo” — и освободи нас от зла, сказано в Евангелии. Ведь тебя запросто могли упечь в тюрягу ни за что ни про что. Ты невиновна, и это самое главное. Как говорили древние: “Finis coronat opus” — конец венчает дело. А техническая сторона — не твоя забота.

— И ради этого Слава приказал убить человека?

— Да зачем... — скривилась Алла. — У Славкиных пацанов была разборочка с Саввиными отморозками, постреляли немножко. Потом враги сбежали, а труп своего дружка оставили на поле брани. Мирон говорит: “Зачем добру пропадать, пусть послужит правому делу”. Накатали записку да и отвезли убиенного Саввиного ублюдка в лесочек, недалеко, чтобы побыстрее нашли и чтобы дело именно к московским ментам попало, а то очень уж затянулась вся эта лабуда. Долго же этот трупешник там провалялся... Я уже начала икру метать. Да ты не переживай, Саввин гаденыш порядочным мерзавцем был, а так хоть пользу принес.

— Алка! Что вы наделали! Да от этой записки за версту несет явной липой! Даже мне понятно, что бандит не мог написать такую записку. Сразу видно, что кто-то подделывался под малообразованного человека, но все равно некоторые фразы его выдали. Любой эксперт это сразу установит. Только хуже будет — понятно же, что труп подбросили, чтобы отвести от нас подозрение.

— А зачем эксперту это надо? У них работы и так навалом. Он что, по собственной инициативе этим займется? На экспертизу направляет следователь, а дело уже закрыто, мне Славка только что звонил. Я-то думала, ты обрадуешься. А от тебя дождешься благодарности, как же... — Верная боевая подруга притворно вздохнула, но тут же снова заулыбалась. Она искренне радовалась, что все, наконец, закончилось.

— Алка, поклянись, что его не специально убили, чтобы снять с меня подозрение.

— Клянусь и верую! Jurare et credo! — торжественно произнесла та, подняв руку. — Да можешь хоть Толика спросить, он тоже на той разборке немножко пострелял, даже царапину схватил, хромает, бедняжка. А потом трупешник в лесочек отвозил вместе с ребятами.