Мария Бекетова замечает: «Без всяких усилий с его стороны пришла к нему сначала известность, а потом и слава». А значит, его отношения с Любовью Дмитриевной, тем более не тайные, освященные церковным браком, — это уже «культурный феномен», они стали общественным достоянием. Точнее — некая публичная, демонстративная версия этих отношений — Поэт и Муза, Рыцарь и Прекрасная Дама.

И вот уже Андрей Белый пишет: «Прекрасная Дама, по А. А., меняет свое земное отображение, — и встает вопрос, подобный тому, — как Папа является живым продолжением апостола Петра, так может оказаться, что среди женщин, в которых зеркально отражается новая богиня Соловьева, может оказаться Единственная, Одна, которая и будет естественно тем, чем Папа является для правоверных католиков… Она может оказаться среди нас, как естественное отображение Софии, как Папа своего рода (или „мама“) Третьего Завета».

Близкие друзья пытаются превратить это в игру, в шутку, но играют они, как и раньше, всерьез и, кажется, просто не знают, где остановиться. Их фантазия фонтанирует, переливаясь из мистицизма в пародию на мистицизм, и тут же — обратно. Мария Бекетова рассказывает: «При личном знакомстве с Люб. Дм. Блок Андрей Белый, С. М. Соловьев и Петровский решили, что жена поэта и есть „земное отображение Прекрасной Дамы“, та „Единственная, Одна и т. д.“, которая оказалась среди новых мистиков как естественное отображение Софии. На основании этой уверенности С.М. Соловьев полушутя, полусерьезно придумал их тесному дружескому кружку название „секты блоковцев“. Он рисовал всевозможные узоры комических пародий на будущих ученых XXII века Lapan и Pampan, которые будут решать вопрос, существовала ли секта „блоковцев“, истолковывать имя супруги поэта Любовь Дмитриевны при помощи терминов ранней мифологии и т. д.».

Единственное место, где играют всерьез, — это театр.

Театральный роман

Кроме любви друг к другу, у Блока и его молодой жены была еще одна большая любовь — сцена.

Мария Бекетова вспоминает, как молодой Блок и его друзья «увлекались Московским Художественным театром, до хрипоты вызывали артистов, бегали за извозчиком, на котором уезжал из театра Станиславский, и т. д. Первые гастроли Московского Художественного театра являлись настоящим событием для всех нас. На последние деньги брались билеты, у кассы выстаивали по суткам. Представление чеховских „Трех сестер“ было апофеозом того, что давал нам в то время этот театр. И самая пьеса, и постановка, и исполнение производили впечатление верха искусства, переходившего даже его границы. Нам провиделись неведомые дали, просветы грядущего освобождения. Глумление „Нового Времени“ еще больше разжигало ревность к театру и боевой пыл его приверженцев».

Но МХАТ, Станиславский и Чехов — это подчеркнутый реализм. Блок же пока не хочет «приземлять» свои фантазии, погружая их в реальность, пусть даже на сцене. Ему нужен иной, новый театр — театр символов, театр идей. И он находит его… в балаганных представлениях.

Летом 1905 года Блок пишет стихотворение «Балаганчик»:

В «Автобиографии» Блок пишет: «Лишь около 15 лет родились первые определенные мечтания о любви, и рядом — приступы отчаянья и иронии, которые нашли себе исход через много лет — в первом моем драматическом опыте („Балаганчик“, лирические сцены)».