Потому что здесь все не так. Даже Люк…

Но за восемь недель Эбби начала понемногу привыкать. Вот если бы еще глаза Люка немного потеплели, она смогла бы стать счастливой. Хоть люди и говорят, что этот жесткий взгляд — результат палящего солнечного света, Эбби не верила в это.

Солнце уже жарило вовсю. Его лучи проникали в гостиную и заливали золотом реку, где на изумрудных волнах безмятежно покачивалась на якоре старая облезлая лодчонка цвета хаки. Люк говорит, что это судно стоит здесь уже несколько месяцев, еще до приезда Эбби появилось. Обитает на ней весьма подозрительный австралиец. Вид у него как у разбойника, только вместо большой дороги он выбрал реку. Время от времени он подрабатывает в окрестных хозяйствах, объяснил ей Люк. В такие дни он садится в протекающую шлюпку, покидает свою развалину и рано утром приплывает на берег, а поздно вечером тем же путем возвращается обратно. Для Эбби этот человек представлял собой всего лишь смутный образ, скитающийся по своему убогому жилищу; худосочная фигура, на которой вечно не было ничего, кроме пары поношенных штанов. Интересно, на что он вообще живет? Все время на лодке торчит, слушает свой старый патефон, так денег не заработаешь.

Особенно ему нравился один модный мотивчик, и последнее время он целыми днями крутил эту пластинку.

Для Эбби эта песенка быстро превратилась в символ Австралии. Весь день она хлопотала по хозяйству под завывание этой незатейливой музыки, доносившейся с лениво несущей свои воды реки.

Нельзя сказать, чтобы мотивчик у нее уже в зубах навяз и начал раздражать девушку, но если Джоку он вскоре и не наскучит, то ей — наверняка. Люк зовет этого мужчину Джоком, поскольку его настоящего имени не знает. Говорит, что никогда не встречался с ним. Но день за днем Джок сидел на своей лодке и пялился на ее дом — еще одно недремлющее око.

— Ты смотришь на него не меньше, чем он на тебя, — совершенно резонно заметил Люк.

— Просто мне кажется, что он с меня глаз не сводит.

— Тогда задерни шторы, и дело с концом.

— Можно, конечно, и так, но мне нравится глядеть на реку. Она такая прохладная. И вообще, если я задерну шторы с этой стороны, с другой все равно останется миссис Моффат с Милтоном. Или кукабарры с глазами-бусинками. Или этот ходячий ужас, Дедра.

— Ты у меня, слава богу, красавица, есть на что поглядеть, милая. К тому же я не думаю, что всем этим людям очень интересно, чем ты тут весь день занята.

— Я тоже так считаю, просто им больше заняться нечем. Этот ленивец на лодке и Милтон, который к креслу прикован.

Люк снова рассмеялся. Он никак не желал воспринимать ее всерьез.

— В таком случае доставь им удовольствие.

Муж не понимал, что за эти восемь недель у нее уже начала складываться фобия. Ей все время чудилось, что за ней наблюдают. Не понимал, и не надо, лучше ему вообще об этом не знать.

И все же напряжение Эбби росло день ото дня. Она пила кофе под бесконечное завывание «Ведь я люблю тебя одну, я люблю тебя одну…» и внезапно вздрогнула от неожиданности, поймав в окне какое-то движение: розовый отблеск, который тут же исчез из вида. Эбби вздохнула и замерла в ожидании.

Вскоре, как она и предвидела, в окне появилось маленькое лисье личико. Остренький носик прижат к стеклу, худосочное тельце в розовой рубашке и джинсах застыло в неуверенной позе, на лице — нерешительная улыбка.

Дедра, дочь Лолы, собственной персоной, ждет, когда ее пригласят в дом. Эбби никогда в жизни не встречала столь безобразного ребенка и именно поэтому не могла жестко обойтись с бедняжкой, хотя Дедра тоже страдала общим семейным недостатком — назойливостью.