Галина Борисовна совершенно не страдала легкомыслием, напротив была трезва и рациональна, я полагаю, ее уму и организации мышления мог бы позавидовать любой мужчина семи пядей во лбу, но временами она принимала решение, что пора бы развеяться, и резвилась как девчонка-школьница.

Мы пили чай, я слушала Галину Борисовну и молчала. Бравурные интонации в ее речи, дали мне понять, что она озабочена моим состоянием и размышляет, что могло случиться. "Сонечка, что-то вы совсем упали духом. Не грустите, все образуется". Сонечка – это я. И я грустила. Впрочем, грусть – не то слово, чтобы определить мое состояние. Я была раздавлена. Так и сказала Галине Борисовне, у нас были не те отношения, чтобы я отделалась вежливым: "Все в порядке".

– Расскажите мне, что случилось?

Хотя Галина Борисовна была старше меня лет на восемь, мне казалось, что мы ровесницы, во всяком случае, она была моей лучшей подругой. Общаясь, мы называли друг друга на "вы", я обращалась к ней по имени отчеству, она называла меня по имени, но форма не меняла близких, очень теплых и доверительных отношений.

Мы жили и работали на разных концах Москвы и не часто виделись, но регулярно созванивались по телефону. У меня случилась любовь, конечно же, в свое время, я поделилась своим счастьем, но чем все закончилось, она пока не знала.

– Он ушел от меня. Я забеременела, и он ушел. Мы бы все равно расстались. Меня было для него слишком много, это мое нетерпение сердца. Я задушила его любовью. Я знаю, он поступил непорядочно, но, по крайней мере, честно, – он не хотел, чтобы я оставляла ребенка, – и я все равно люблю его. Только это еще не все. Я потеряла ребенка.

– Ах! – Галина Борисовна замолчала и опустила глаза.

Мне стало не уютно, и показалось, что не должна была открывать столь личные проблемы. У нас был принят стиль очень легкого, шутливого общения, и даже самое трудное мы всегда рассказывали с юмором. И еще ни разу мы не сбивались с принятого тона. Горе лишило меня юмора и гибкости, но я могла довериться Галине Борисовне, когда она, наконец, посмотрела на меня, в ее взгляде была печаль, и мне стало стыдно за свои мысли.

– Соня, я пыталась придумать, что можно сказать. Любые слова слишком банальны. Я очень сочувствую вам, потеря ребенка всегда тяжела для любой женщины, и я не верю, что смогу вас утешить, но я могу разделить ваше горе. Оставайтесь у меня, будем горевать вместе. В том, что касается вашего друга, то он поступил вполне по-мужски, почти каждый мужчина до определенного возраста не в состоянии оценить такой дар и нести за этот дар ответственность. Это, практически никак его не характеризует, просто он не дозрел, и здесь я могу вам помочь.

Я улыбнулась, услышав решительные нотки в ее голосе. Так сложилось, что она могла себе позволить менторский тон в отношении меня, я же обладала правом сослагательного наклонения.

– Спасибо, Галина Борисовна, большое спасибо, но мне лучше будет дома. У меня временами так болит вот здесь, – я постучала себе в середину груди, – что я становлюсь безумной. Я сплю с этаминалом натрия, а с утра принимаю мепробомат. И все равно истекаю слезами, и говорю, говорю с ним, говорю. Это как бред. Я не могу остановиться. Я не хочу обременять вас плачущим и бредящим привидением. Я поговорила с вами, и мне уже легче.

Я выживу, я что-нибудь придумаю.

– И что же вы придумаете? – Она склонила голову набок как птица и посмотрела на меня одним глазом. Если бы я была в нормальном состоянии, мне стало бы страшно, так пронзителен был ее взгляд, но я только нервно хихикнула.

– Я решила купить себе собаку и уже дала объявление.

– Ну-ну.