— Бояться чего?

— Я… не знаю. Но вот однажды в операционной, стоя перед разрезанным животом — не помню, кого тогда оперировали, мужчину или женщину, — я внезапно так испугался, что мне безудержно захотелось повернуться и бежать что есть мочи. Конечно, я закончил операцию, но потом до меня дошло, что я совершенно не понимал, что делал с больным, и еще три дня мучительно ждал, не случится ли чего. К счастью, выяснилось, что операция прошла успешно и она поправилась… Теперь вот вспомнил, что пациентом была женщина. И тогда я приехал сюда.

Он покачал головой и почувствовал, что вспотел. Потом вздрогнул, и по телу его пробежала судорога, хотя был полдень и в патио стояла такая жара, словно их окружали листы раскаленного железа.

— И вот теперь не знаю, что мне делать дальше. Боюсь, что не смогу доверять себе настолько, чтобы снова оперировать. И понятия не имею, что ждет меня впереди. — Эрик сидел, широко расставив ноги и сжав кулаки. Наклонившись, увидел, как на булыжник, устилающий патио, упало несколько капель пота. Сейчас он испытывал почти такой же ужас, как тогда — в операционной. Его вдруг начало трясти. И тут она коснулась его руки.

— Эрик…

Ее голос словно вошел в него, и он не сразу понял, что это за звук. Он повернулся и увидел совсем рядом ее лицо; ее глаза цвета морской волны и розовый влажный рот; ее нежную кожу и волосы, легкие, как морская зыбь. До него донесся легкий аромат дыхания Дульчи, возбуждая желание испить его, напиться им и опьянеть так сильно, как еще ни разу не случалось с ним в жизни. Зачарованно глядя на нее, Эрик увидел, что все цветы вокруг становятся все больше и больше, выше, пышнее, цветистее, как бы разбухая во все стороны огромными желтыми, красными, пурпурными и розовыми трубами. Деревья тоже стали стремительно увеличиваться в размерах, они множились, утолщались, их обвивали огромные виноградные лозы, которые изгибались и словно протягивали к Эрику свои щупальца, жадно приближаясь к нему. В следующую секунду они, конечно, схватили бы его, эти чудовищные многоцветные джунгли, вцепились бы в него и проглотили, и он навсегда исчез бы в этом пестром хаосе.

Эрик сидел, с беспомощным видом взирая на эти чудеса, и тупо размышлял о том, почему она ничего не предпринимает и вообще, по-видимому, не замечает происходящего вокруг, продолжая пристально смотреть на него. И он услышал тихий голос, едва донесшийся до его слуха:

— Не бойтесь, Эрик. Вы не должны бояться жизни, иначе она отвернется от вас. По-моему, я хорошо вас понимаю. А вот вы поймете людей, только возлюбив их, и знаете, на самом деле другого пути нет.

Ее зрачки расширились, глаза стали совершенно зелеными, лицо тоже начало меняться… невероятно медленно и в то же время очень быстро… И вот она превратилась в изящную, гибкую и чрезвычайно красивую черную пантеру.

— Я люблю вас, Эрик, — сказала она.

— Дульчи! — вскочил он.

— Я люблю вас, — произнесла она еще раз. Но сейчас это были не слова, а тихое шипение.

Его охватило смятение. Все вокруг пришло в движение: цветы начали кланяться, кивать головками и неистово раскачиваться; деревья по-прежнему крепко держались на своих корнях, но их ветви, обвитые виноградными лозами, раскачивались и дрожали в каких-то сверхъестественных конвульсиях. Даже земля ходила ходуном, пульсируя под ногами, словно была каким-то живым существом.

Эрик в отчаянии смотрел по сторонам, но не смог увидеть даже дома; наверное, эти непроходимые джунгли поглотили в первую очередь дом и вот сейчас приближались к нему. А пантера тем временем свернулась у его ног и зловеще помахивала кончиком изящного хвоста.

Она наблюдала за ним и улыбалась, словно разыгрывала какую-то жуткую интермедию, притворившись человеческим существом и считая это развлечение самым удачным в своей жизни.