Но ему было плевать на все это. Ему было плевать на тех толстых и накрашенных куриц, которые только и умеют, что рожать детей не по своей воле и тянуть с мужа деньги. Разлука с такими, это скорее избавление, чем тягость.

Но его Лена не была такой. Легкая, беззаботная, но в тоже время рассудительная и здравомыслящая. А чего стоило ее милое, нежное лицо? А ее белые, натурально-белые волосы? Да такую жемчужину нельзя оставлять ни на одну секунду, не говоря уже о безумно длительных десяти днях!

Чувствуя, что скоро все кончится, парень не выходил из дома весь день. Он даже не открывал окно, пытаясь отрешиться от всего мира. Незадолго до назначенного Леной времени, он вышел из своей «крепости» на кухню.

Там он выпил стакан холодной воды и только тогда заметил свою мать, которая по своему обыкновению крутилась в районе плиты.

— Ты будешь что-нибудь есть? — Задала дежурный вопрос она.

— Ну, мам, какой… Мне идти уже скоро…

— Ну, тогда как придёшь, поешь.

— Да. Рано или поздно я действительно поем.

Максим резко развернулся и хотел выскочить на улицу из этой темной квартиры, где все его раздражало и убивало. Но его мать не хотела отпускать сына так просто.

— Не переживай. Все будет нормально, — с долей понимания заявила она. — Никуда твоя девочка не денется. Ей тоже надо на подготовку съездить, чтобы потом хорошо поступить. Ты же мне сам говорил. А теперь злишься.

— Я не на кого не злюсь!

— Я все вижу, Максим. Успокойся. Будете с ней переписываться. Это же не конец света.

— Для меня это начало конца света! Эти чертовы подготовительные курсы, на которые она едет, этот временный разрыв. Во всех фильмах после всего такого что-то происходит! А ты мне говоришь, что надо просто успокоиться?

— Спокойствие — это всегда хорошо. Просто успокойся, и все сразу станет нормально.

Тетя Люда вытирала какую-то тарелку. И ее серьезные слова на фоне этого выглядели как-то нелепо.

Поговорив с матерью еще пару минут, Максим оделся и вышел на улицу. Он направился к дому Лены, чтобы проводить ее в путь, который она должна была проделать на машине своих родителей.

Кстати, во всей этой любовной, летней вакханалии Макс так и не познакомился с ее родителями… И возможно, что сейчас в суете этого отъезда ему предстояло сделать все-таки, такой важный жест.

Только его это нисколько не пугало. Его сейчас не пугало ничего, даже собственная смерть. Единственное, чего он боялся, так это того, что не сможет сдержать эмоций и расплачется, как трехлетний малыш прямо при Лениных родителях. Ему жутко этого не хотелось. Но он чувствовал, что это вполне может случиться.

Когда парень оказался на улице, то понял, что уже начало темнеть. Дождь срывался мелкими брызгами, как из огромного пульверизатора. А деревья тревожно шумели, будто у них был разум. И этот разум что-то тревожило.

Он пошел куда-то вдаль этого городского холода. Он шел быстрее обычного. Попутный ветер как бы подгонял его вперед, говоря: «Покончи с этим быстрее, не медли!».

Максим проскочил через так знакомые ему улочки, с досадой почувствовав, что собрал своими кроссовками половину луж, которые там находились.

При входе во двор девушки он увидел большую ветку, которую оторвало очередным порывом ветра от могучего дерева. Почему-то вид этого куска древесины, покрытого зеленью, вызвал в его душе некоторое смятение.

Но преодолевая все свалившееся на него чувства, он пошел дальше, надеясь на, то, что все будет нормально, несмотря на более чем скользкое предчувствие внутри.

На улице никого не было. Наверное, они еще не вышли из дома.