Я поклонился ей.

«Через четверть часа у вас будут стихи».

Я сел напротив Фердинана и, пока он записывал музыку на левом борту, стал вслух слагать стихи на правом.

Через четверть часа у Марии были стихи.

«Подождите, — обратился я к ней. — Можно сделать кое-что получше».

«И что же?»

«Запишите саму эту песню».

«И что дальше?»

«Я сочиню припев, который будет повторяться хором».

«И что дальше?»

«Фердинан тотчас же напишет музыку».

«И что дальше?»

«А дальше вот что. Вы споете соло, а все наши матросы подхватят припев хором».

«Вот как! А ведь это мысль».

«Иногда случается, что мне в голову приходят мысли. Свидетельство тому то, что я вам высказал вчера».

«Где же?»

«На берегу моря».

«И что вы высказали?»

«То, что вы делаете глупость, выходя замуж».

«Не будем больше говорить об этом. Иначе совершим еще одну глупость».

«Да, но, по крайней мере, она не будет непоправимой».

«Почему?»

«Потому что мы не будем настолько глупы, чтобы пожениться».

«Вы безнравственный человек! Оставьте меня».

«Запишите слова и выучите мелодию».

«О, мелодию я уже знаю».

Она стала ее напевать.

«Видите, — сказал я, — на вас уже подействовало».

«Не беспокойтесь обо мне, а займитесь лучше сочинением припева».

Я сочинил припев из двух итальянских стихов, подходящих по смыслу к песне.

После этого я отнес стихи капитану, чтобы он переложил их на сицилийское наречие.

Это не заняло много времени. На Сицилии, как и в Калабрии, каждый — поэт и музыкант.

Стихи на сицилийском наречии я отнес Фердинану, а он сразу положил их на музыку.

«Внимание!» — обратился я к гребцам.

Фердинан поднялся и предложил им повторить припев.

Мария подошла к ним и, стоя на палубе, подняв глаза к небу, запела мелодичную кантилену.

Первый куплет закончился, и матросы удивительно слажено исполнили припев.

Мария продолжила петь.

Невозможно передать всей прелести этой сцены. Рулевой лежал на крыше каюты и совершенно забыл о руле. Матросы освободили руки, чтобы аплодировать, опустив весла к ногам и придерживая их коленями. А мы смотрели на Марию: Фердинан — с неописуемой любовью, я — с настоящим восхищением.

И только Пьетро, который вылез из люка, держа по тарелке в каждой руке и прижав хлеб рукой, смог вывести нас из созерцательного состояния.

Матросы услужливо растянули для нас парус; в его тени мы и устроились обедать.

После обеда я оставил Фердинана беседовать с Марией, а сам направился к рулевому.

«Так что же, — обратился я к нему, — этот замечательный ветер, кажется, не торопится?»

«Вы хорошо пообедали?» — спросил рулевой.

«Очень хорошо».

«Ну так позвольте мне дать вам совет — поужинайте еще лучше».

«Почему же?»

«Потому что завтра вам не удастся ни пообедать, ни поужинать».

«Да вы шутите».

«Мои товарищи, должно быть, сказали вам уже, что я никогда не шучу».

«И вы, пророк, говорите, что…»

«Я говорю, что нам очень повезет, если сегодня ночью нас не ждет дождище».

«Почему же тогда нельзя с помощью весел добраться до какой-нибудь бухточки на побережье Калабрии?»

Нунцио бросил взгляд на береговую линию Пестума, виднеющуюся слева от нас тонкой волнистой полосой лазури.