Жаклин же, напротив, пыталась внимательно слушать свою невестку и – Сим заметила не без удовольствия – с трудом скрывала разочарование. В конце концов, приятно сознавать, что даже среди Гаррити есть здравомыслящие люди. Муж Анны, Гарольд Гаррити, был темноволосый, высокий, с квадратной челюстью – он чем-то походил на Кэрри Гранта в старости, только напрочь лишенного обаяния. Гарольд заметно оживился, когда Жаклин переключила свое внимание на Джеймса. С любопытством глядя на сына, она спросила:

– И чем же ты намерен теперь заниматься?

– Ничем особенным. – Джеймс слегка повел плечом, одновременно пытаясь положить соседке руку на колено. – Всю неделю мы с Симоной бродим по Нью-Йорку. Пару раз сходили в театр. Были на выставке Ральфа Кляйна в Гагенхайме.

Последняя фраза вызвала живой интерес у всех. Дядя Гарольд переспросил:

– На выставке Кляйна?

– Сим была на его лекции в колумбийском университете, и учитывая ее обширные знания по истории искусств, мы...

Жаклин удивленно уставилась на Симону.

– Вы были на лекции мистера Кляйна?

Понимая, что больше не удастся играть роль бессловесного манекена, Сим кивнула:

– Да, была.

В ее голосе прозвучало едва заметное раздражение.

– А мы не смогли пойти, – извиняющимся тоном сказала старшая женщина. – Мы как раз были в Австралии.

– Я тебя умоляю, Жаклин! Этот Кляйн – всего-навсего примитивный иллюстратор, – воскликнул дядя Гарольд с невыразимым отвращением. – Ты прекрасно знаешь, что подобные типы не имеют никакого отношения к настоящему искусству!

Еще когда Кристина расписывала знаменитого телеведущего, который поселился по соседству с Луизой, Симона почувствовала, что терпение ее на пределе.

– Боюсь, вы заблуждаетесь, – возразила она, возможно, с большей горячностью, чем следовало. – Я считаю, что Кляйна часто не понимают. Он родился и вырос в рабочей среде, окончил Питтсбургский художественный институт и сумел отразить в своем творчестве все разнообразие жизненного опыта. Думаю, мало кому из художников это под силу. То, что вы называете «обыкновенными иллюстрациями», возможно, слишком сложно для вашего понимания, мистер Гаррити.

«Ну, вот, – подумала Симона, – теперь пути назад нет. – Я позволила себе намекнуть, что Гаррити не разбирается в искусстве».

– Браво! – воскликнула Жаклин, когда гул голосов немного поутих.

Она дружелюбно улыбнулась Симоне, и та только почувствовала себя хуже. «И зачем я вообще открыла рот? – с горечью подумала девушка. – Теперь отделаться от Джеймса будет еще сложнее. После всего, что он сделал, я бы предпочла иметь в лице его матери врага, а не друга».

– А вы тонкая штучка, – заметила Жаклин. – И как я сразу не догадалась? Женщина, которая способна заставить моего сына носить костюм, гулять по центру Нью-Йорка и слушать классику – такая женщина достойна восхищения. А эта новая стрижка просто чудесна!

Когда Сим наконец рискнула взглянуть на Джеймса, она поняла причину восторгов его матери: парень выглядел гораздо лучше своего брата, Великолепного. Откажись он от жизни в хибаре охранника, Манхэттен был бы у его ног. А может, даже целый мир. Джеймс был рожден для роскоши – и почему-то избегал ее.

Прижав руки к груди, Жаклин продолжала восхищаться:

– Вы так хорошо разбираетесь в живописи, Симона! Я в восторге. И такие глубокие познания в истории искусств! Наверно, вы обожаете этим заниматься! И где только Джеймс нашел такой клад?

Сим приготовилась к неизбежным расспросам о том, какой университет она окончила – они, должно быть, кроме Йельского и Гарварда, ничего не признают.