Тогда наоборот. Раз нельзя замереть, буду двигаться, а там посмотрим.

Мне стоило огромных усилий сдвинуть с места свое тело, окаменевшее от страдания.

Я побежала в конюшню и оседлала своего скакуна. Часовые легко пропустили меня. (Беспечность китайских солдат всегда меня удивляла. Меня слегка задевало то, что я не вызываю никаких подозрений. За три года в Саньлитунь меня ни разу не обыскали. Говорю же, в системе было что-то неладно.)

На бульваре Обитаемого Уродства я пустила коня таким бешеным галопом, о каком не слышали за всю историю скачек.

Ничто не могло его остановить. Не знаю, кто из двоих, всадник или конь, был больше возбужден. Мы были единым вихрем. Мой мозг быстро преодолел звуковой барьер. Один иллюминатор в кабине с треском лопнул, и из головы мгновенно все улетучилось. В черепной коробке воцарилась свистящая пустота, и я перестала страдать и думать.

Я и мой конь были теперь просто метеором, запущенным в Город Вентиляторов.

В то время в Пекине почти не существовало машин. Можно было скакать, не останавливаясь на перекрестках, не глядя по сторонам.

Моя сумасшедшая скачка длилась четыре часа.

Когда я вернулась в гетто, от чувств осталось только ошеломление.

Надо что-то совершить. И я уже совершила: часами носилась по городу.

Конечно, Елена не знала об этом. В каком-то смысле так было лучше.

Благородство этой бескорыстной скачки наполняло меня гордостью. Не похвастаться этим перед Еленой казалось мне расточительством.

На следующий день я подошла к ней с загадочным видом.

Она не соизволила взглянуть на меня.

Но я не беспокоилась, она меня еще увидит.

Усевшись рядом с ней на стене, я сказала безразличным тоном:

– У меня есть конь.

Она посмотрела на меня недоверчиво. Я ликовала.

– Плюшевая лошадка?

– Нет, конь, на котором я могу везде скакать.

– Конь здесь, в Саньлитунь? Но где он?

Ее любопытство очаровало меня. Я удалилась в конюшню и вернулась верхом на своем скакуне.

Моя любимая все поняла с первого взгляда.

Она пожала плечами и сказала с полнейшим равнодушием, даже без всякой усмешки:

– Это не конь, а велосипед.

– Это конь, – спокойно сказала я.

Но моя безмятежная уверенность была напрасной. Елена меня больше не слушала.

Иметь в Пекине большой красивый велосипед было так же естественно, как иметь ноги. Велосипед занимал огромное место в моей жизни и заслуживал статуса лошади.

Для меня существование коня было столь очевидно, что мне не нужно было в него верить, чтобы его показывать. Я и подумать не могла, что Елена увидит в нем что-то другое.

Мне это и до сих пор непонятно. Это не было плодом детского воображения, я не придумала себе сказку. Велосипед был конем, вот и все. Не помню, чтобы я когда-нибудь что-то выдумывала. Этот конь всегда был конем. Он не мог быть ничем иным. Это животное из плоти и крови было такой же частью объективной реальности, как гигантские вентиляторы, на которые я смотрела свысока во время прогулок. И я совершенно искренне решила, что центр вселенной увидит в нем то же, что и я.

Это был только второй день моей любви, а мой внутренний мир уже пошатнулся.

В сравнении с этим революция Коперника просто пустяк. Я решила бороться и сказала себе: «Елена слепая».

От страдания одно лекарство – пустота в голове. Чтобы опустошить голову, надо мчаться галопом, подставляя лоб ветру, стать продолжением коня, рогом единорога, устремляясь к последней схватке, когда разгоряченных всадника и коня распылит и поглотит пространство, а потом их засосут вентиляторы и развеют по воздуху.

Елена слепая. Этот конь настоящий.