– Да! Пусть прожует хорошенько, – говорил комментатор с научным складом ума.

– А потом пусть блюет этим, – изрекал богохульник.

– Ну вот еще! Так ему будет только лучше! Надо, чтобы оно осталось у него в животе, – кричал хранитель святынь.

– Надо заткнуть ему… чтобы оно никогда не вышло наружу, – предлагал наш дальновидный собрат.

– Да, – соглашался последователь святого Матфея.

– Ничего не получится, – говорил обыватель, но его никто не слушал.

– Замажем строительным цементом. И рот заткнем, чтобы он не мог позвать на помощь.

– Закупорим ему все дырки! – восклицал мистик.

– Китайский цемент – это же дерьмо, – делал замечание эксперт.

– Тем лучше! Значит, замажем его дерьмом! – снова отзывался мистик в трансе.

– Но он же так умрет! – лепетал трус, принимавший себя за блюстителя Женевской конвенции.

– Нет, – отвечал последователь святого Матфея.

– Он у нас так легко не отделается.

– Надо, чтоб он мучился до конца!

– До какого конца? – волновалась Женевская конвенция.

– Ну, до обычного конца. Когда мы отпустим его и он побежит жаловаться мамочке.

– Представляю его мамашу, когда она увидит, как мы отделали ее сынка!

– Будет знать, как рожать немецких детей!

– Хороший немец – это немец, замазанный китайским цементом.

Этот лозунг вызвал бурю восторга.

– Ладно. Но сначала надо вырвать ему волосы, брови и ресницы.

– И ногти!

– Вырвем ему все! – восклицал мистик.

– И смешаем с цементом, чтобы было прочнее.

– Будет знать!

Такая патетика быстро истощала наш лексикон. А поскольку у нас часто бывали пленники, приходилось проявлять чудеса воображения, чтобы придумать новые, не менее эффектные угрозы.

Названия частей тела были в дефиците, мы исследовали словарный запас с таким остервенением, что лексикографам не мешало бы у нас поучиться.

– По-научному это еще называется «тестикулы».

– Или гонады.

– Гонады! Это как гранаты!

– Взорвем ему гонады!

– Сделаем из них гонадинчики!

На этом словесном турнире, где слова передавались по эстафете, я говорила меньше всех. Я слушала, покоренная красноречием и злой отвагой. Слова летали от одного к другому, как жонглерские шарики, пока какой-нибудь растяпа не запнется. Я предпочитала следить со стороны за словесным круговоротом. Сама-то я отваживалась говорить только в одиночестве, когда можно было поиграть словом, подбрасывая его, как тюлень – мячик.

Бедный немчик успевал наложить в штаны, пока мы переходили от слов к делу. Он слышал угрожающий смех и словесную перепалку, и зачастую, к нашей великой радости, заливался слезами, когда палачи приближались к нему.

– Слабак!

– Дряблая гонада!

Увы, к сожалению, дальше слов дело не шло, и пытки были удручающе однообразны.

В основном все кончалось маканием в секретное оружие.

Секретным оружием была вся наша моча, которую мы могли собрать, кроме той, что предназначалась для немецких йогуртов. Мы тщательно копили драгоценную жидкость, стараясь отлить не где попало, а в большой общественный бак. Он стоял на вершине пожарной лестницы самого высокого здания гетто. Охраняли его самые свирепые из нас.

(Долгое время взрослые не могли понять, зачем это дети так часто бегают к пожарной лестнице и почему они так спешат.)

К моче, которая быстро теряла свежесть, добавлялось изрядное количество туши – не зря ее изобрели в Китае.