Мне так хотелось просто смотреть на нее и сравнивать с той глазастой девчонкой, которая весной восемьдесят четвертого месяц каталась на нашей «восьмерке». А Виленка все время отвлекала меня вопросами. Я не видел тридцатипятилетнюю женщину, память услужливо подсовывала образ той двадцатилетней Вилечки, немного тихой, немного озорной, про таких говорят – в тихом омуте черти водятся. Водка мало-помалу переваривалась, хмель проходил. Но видно, медленно, потому что я вдруг спросил:

– А правда, что тебе от той бабки колдовская сила досталась?

Она сразу не ответила. А во взгляде почерневших глаз появился загадочный и уже совсем не озорной блеск. Стала собирать посуду, включила телевизор – новости, ушла на кухню и там минут десять плескалась, потом вернулась и, сев напротив меня, очень серьезно, глядя мне в глаза, сказала:

– Правда.

Ответ застал меня врасплох. Я ожидал усмешки, хохмочки, укоризненного покачивания головкой и слов вроде: «Большой уже, а все в сказки веришь…» Что еще спросить? Дурацкий вопрос: «И как оно?» – сам собой напросился на язык. Хотелось свести все к шутке, но Вилена ответила:

– Плохо.

О как! А чего я ждал? Что она начнет весело рассказывать о своих способностях? Ну, не знаю… Что-то я дурак сегодня. Вот увидел Вилечку, и сразу – дурак. Как это Витя Рыбин поет – «бывают мужики, как женщину увидят, так сразу – дураки». Вот и я так же. Надо исправляться.

– Извини, Вилечка, я несу какую-то чушь.

А она совершенно серьезно сказала:

– Не то чтобы чушь, но разговор малоприятный. Ты ведь все верно написал. Только это невозможно рассказать, что когда я почувствовала в себе силы рассчитаться за Витину смерть, как меня мама уговаривала ничего не делать.

– А что ты могла сделать, кому?

– Тому пьяному водителю – Сергею Васильевичу Афонину, тридцатитрехлетнему придурку, который отсидел четыре года из пяти, вернулся домой и растит двоих детей с женой и родителями и в ус до сих пор не дует… – В голосе ее зазвенели металлические нотки. – А сделать могла много чего. Надо объяснять? Я могла бы отыграться на его детях, жене, родителях… я могла оставить его бомжом, сгноить в дерьме… а он не знает, что благодарить за спокойную жизнь должен мою маму. Он вообще ничего не знает, кроме того, что спьяну убил бригаду скорой помощи.

– Ты не простила, – не спросил, а констатировал я.

– А за что его прощать или не прощать? За то, что он выхлебал бутылку водки и сел в свой грузовик, который только что загнал в гараж до утра? Он ничего не помнил, не знал даже, откуда взялась та бутылка! Куда он ехал? Почему его выпустили с автобазы? Мстить… Зачем? Правильно сказала мама – легче от этого никому не станет, а горя прибавится. Но, правда, нет худа без добра – дар бабкин в работе помогает.

– Неплохо, – сказал я. – Значит, не без пользы.

Открылась дверь детской комнаты, и Носов-младший в трусах и майке прошествовал в ванную. На часах девять пятнадцать. И в самом деле – серьезный молодой человек. Мы проводили его взглядом, я заметил:

– Ты его дисциплинировала?

– Он сам себя дисциплинирует, – улыбнулась Вилечка. – У меня с ним проблем нет. – Она немного убавила громкость у телевизора. – Я удивляюсь, мне порой кажется, что, родившись, он уже был взрослым. – Я приподнял брови: что она хочет сказать? – Да, не удивляйся, у меня с ним не было трудностей ни когда он был грудным, ни в детском саду, ни сейчас – в школе… Знаешь, детей надо воспитывать, применять всякие педагогические приемы, а с ним все идет само собой, будто он с рождения знает, что ему надо.