Лорел не улыбалась… но она и не вскочила, и не ушла.

Слава Богу. Руди чувствовал, что комната перестала кружиться, и его полуобморочное состояние исчезло.

Он следил за тем, как Лорел начала играть с перламутровой застежкой своей сумочки.

– Послушай, – сказала она ему, – я больше не злюсь на тебя. Меня уже не мучит то, что ты сделал.

Руди понимал, что она не хотела обидеть его, но ее слова больно ранили. Равнодушие… это страшнее, пожалуй, чем ненависть. – Поэтому если тебе будет от этого легче, – продолжала она, – то я скажу тебе, что мне не нужны твои объяснения.

– Обещаю, что я не буду ничего объяснять. – Он развел руки, как фокусник, который хочет показать, что у него в руках ничего нет. Лорел и представить не могла, чего ему стоило сдержаться, чтобы не разрыдаться. – Я хотел тебе сказать только одно. Ты для меня все так же много значишь, как и раньше. И я хочу, чтобы ты знала об этом.

– Тогда зачем ты все это сделал? – Она соединила ладош, положила локти на стол, оперлась на них подбородком и смотрела на него, явно ничего не понимая.

Руди чувствовал, что его начало трясти. Чтобы руки перестали дрожать, ему пришлось наклониться вперед и схватиться руками за колени.

«Ты действительно хочешь знать? Ты хочешь услышать, что ты единственное существо на этом свете, которое я люблю… и которое отвечало, хоть в какой-то мере, мне взаимностью' .

Нет, он не хотел, чтобы она жалела его. Он скорее бы согласился на то, чтобы она возненавидела его. Руди начал говорить, он теребил в руках салфетку и рвал ее на мелкие полоски.

– Однажды я вел одно дело… мой клиент проиграл дело об опеке и впал в такое отчаяние, что в тот же день схватил свою маленькую дочку и сбежал с ней. Девочке было всего пять лет. К счастью, полиция поймала его до того, как он пересек границу штата. Я спросил его: «Зачем вы сделали это?» Он образованный человек, кончил университет, и, знаешь, что он мне ответил? «Я вынужден был это сделать». Теперь я понимаю, что чувствовал тот человек, вынужденный совершить нечто такое, что, он знал, не должен был делать. Извини меня, – с трудом произнес Руди. – Ты представить себе не можешь, как я обо всем сожалею. Когда я думаю о тебе и о ребенке… – Он замолчал, почувствовав, что задыхается.

Лорел сидела неподвижно, устремив взгляд на одну из русалок, украшающих дубовые колонны. Наконец она посмотрела на него, и ему показалось, что в ее глазах появилось какое-то понимание. А может быть, ему просто показалось?

– Его зовут Адам, – мягко сказала она. – Хочешь посмотреть его фотографию?

Руди кивнул. Он следил за тем, как она вынимала сначала тонкий бумажник из своей вечерней сумочки, а затем из него фотографию восемь на двенадцать, сделанную, наверное, каким-то школьным фотографом. На ней был изображен маленький мальчик в полосатой майке. Темные пряди волос падали ему на глаза, он широко улыбался. Руди почувствовал, как сердце у него больно сжалось. Он долго смотрел на фотографию, прежде чем смог вернуть ее.

– Ты можешь взять ее, – сказала она. – У меня дома есть еще.

– Спасибо, – сказал он мрачно, может быть, слишком мрачно. Но он не хотел, чтобы она заметила его волнение. Ему столько хотелось узнать. Сможет ли она жить без него? Нуждается ли она в чем-нибудь? Скучает ли мальчик… Адам… по своему отцу? Но было слишком поздно… она уже вставала… и ее платье нежно шелестело.

– Мне пора идти, – сказала она. Она не говорила тех вежливых неискренних слов, которые обычно говорят люди при прощании.