– Вот какая чертовщина… – сказал он, расчесывая пальцами волосы, – как скверно вышло… А где Изадора?

Мы вошли к ней. Она сидела в прежней позе, остановив взгляд на белом циферблате, докатившемся до ее ног. Неподалеку лежала и ее фотография. Есенин рванулся вперед, поднял карточку и приник к Айседоре. Она опустила руку на его голову с еще влажными волосами.

– Холодной водой? – она подняла на меня испуганные глаза. – Он не простудится?

Ни он, ни она не смогли вспомнить и рассказать мне, с чего началась и чем была вызвана вспышка Есенина.

Как же это трудно, сначала писать любимому человеку, а потом отдавать текст, который, по идее, никто не должен видеть, переводчику. Собственно именно поэтому никаких длинных писем между Сергеем Есениным и Айседорой Дункан и нет. Лишь записки с кратким любовным посланием или телеграммы.

День за днем Айседора старается подстроиться к Сергею, приручить его к себе. Обычно ей доставались именно такие истеричные, себялюбивые, склонные к депрессиям мужчины. Она привыкла к скандалам Гордона Крэга, о котором дозволялось говорить либо в превосходной степени, либо никак. Генриха Тоде с его экзальтированными чувствами, Париса Зингера с депрессиями и попытками суицида… Она умела быть нежной и дипломатичной, не замечать недостатков, прощать проступки…

– Изидора иначе не называла Есенина, как мой «Дарлинг», «ангел», и, желая однажды выразить свое чувство к Есенину, написала в «Стойле Пегаса» губной помадой через все зеркало: «lesenin – nie chouligan, Iesenin angel Isedore», – вспоминает Иван Старцев.

– Однажды, – рассказывает Илья Шнейдер, – Айседора неожиданно для нас написала на зеркале по-русски печатными буквами: «Я люблю Есенина».

Взяв у нее этот маленький карандашик, Есенин провел под надписью черту и быстро написал: «А я нет».

Айседора отвернулась, печальная. Я взял у Есенина карандашик и подписал: «Это все пройдет».

Айседора не стирала эти надписи, и они еще долго оставались на зеркале. И лишь накануне отъезда в Берлин Есенин стер все три фразы и написал: «Я люблю Айседору».

Сохранилось заявление С. А. Есенина на имя Луначарского с просьбой выдать ему паспорт для поездки за границу. В документе он указал, что собирается поспособствовать изданию в Берлине советских поэтов. 25 апреля Есенин получает паспорт № 5072 для выезда за границу.

Айседора, как опытный администратор, продумала все: во-первых, первый выход на зарубежную сцену Есенина она привязала к собственным гастролям. Таким образом она могла рассчитывать, что заработает там, заключенные контракты давали ей в этом гарантию. Есенин тоже не должен был ехать в пустоту. Заранее были заключены договоренности с переводчиками, издателями, прессой:

– Ура! Варшава наша! – пишет С. Есенин А. Мариенгофу и Г. Колобову 19 ноября 1921 года из Москвы.

Сегодня, 19 ноября, пришло письмо от Лившица, три тысячи германских марок, 10 ф. сахару, 4 коробки консервов и оттиск наших переведенных стихов на еврейский язык с «Исповедью хулигана» и «Разочарованием». Америка делает нам предложение через Ригу, Вена выпускает к пасхе сборник на немецком, а Берлин в лице Верфеля бьет челом нашей гениальности.

Ну что, сволочи?! Сукины дети?! Что, прохвосты?!

Я теперь после всего этого завожу себе пару кобелей и здороваться буду со всеми только хвостами или лапами моих приближенных.

Из письма С. Есенина сестре Кате. 25 апреля 1922 года. Москва.

Катя! Оставляю тебе два конверта с деньгами.