— Здорово! — сказал мне Левка. — Рюкзак на плечо, спальный мешок в кузов — и к дьяволу всех карасей вселенной! Правда?

Я молча кивнул. У меня тоже сердце замирало от счастья, когда я представлял себе, как мы помчимся, стоя в кузове «Матильды», сквозь океаны горького целинного ветра. А кругом темнота, и рядом свои, и в руках букет дикой вишни, а по горизонту расползаются медленные огни совхозов…

— Нет, хорошо бы сейчас марш-бросок километров на сто пятьдесят! — не унимался Левка, догоняя меня. — Ведь правда?

Я настолько соскучился по своим, что меня даже не раздражали его восторги. Мне тоже не сиделось на одном месте. За неделю Каменка успела нам порядочно надоесть. Хотя жить здесь было не так уж плохо: кино каждый вечер, пруды, река и приличный стол. Но мы приехали сюда не для того, чтобы упиваться довоенными фильмами. Мы нагрянули на целину как пираты: нам нужны были горизонты, сумасшедшие броски из совхоза в совхоз да пустынные, раскатанные, как бетон, дороги.

— А, Москва! — громко сказал наш хозяин Семка. Он стоял у калитки, держа в руках алюминиевую миску с супом, и давал какие-то объяснения Старику.

Старик стоял на подножке «Матильды», обмахиваясь, как веером, белой соломенной шляпой. По его сутулой спине, обтянутой абстрактной рубахой навыпуск, видно было, что он устал и зол, как сатана.

Я замедлил шаги.

— Слушай, Лев! — громким шепотом сказал я через плечо. — А у нас все в порядке?

— Будь спокоен, — ответил Левка, — имеет быть.

На слова Семки Старик обернулся, и его почерневшее, как дуб, лицо сморщилось.

— Вот они, полюбуйтесь! — ядовито сказал Старик. — Работнички, называется. Не экспедиция, а банда Махно…

Вид у нас и правда был не слишком элегантный. Брюки у меня были мокрые до колен, из кармана торчала грязная белая майка. А Левка, тот вообще примчался почти нагишом, в черной тенниске и оранжевых плавках.

Я перебросил скатанный бредень через загородку и оглянулся на Левку. Тот стоял подбоченясь, на голове у него была не шевелюра, а какой-то торжествующий вопль.

— А в чем, собственно, дело? — спросил Левка. Иногда он был сущим идиотом — или притворялся, трудно понять.

— В чем дело? — Старик надел шляпу и переглянулся с шофером, улыбнувшимся в глубине кабины. — Может быть, ты все-таки оденешься, прежде чем со мной разговаривать? Или и мне снять штаны прикажешь?

Кто-то тихо засмеялся. Я заглянул через Семкино плечо и увидел весь каменский малинник: девчата сидели на лавочке у нашей веранды и с интересом прислушивались к разговору. В мире нет никого любопытнее и смелее целинных девчонок. Смелость — от малочисленности: каждой — сотня защитников, будь она хоть страшнее германской войны.

— И все-таки — в чем дело? — настойчиво переспросил Левка. — Ваши инсинуации меня…

— Инсинуации?.. — Старик сощурясь оглядел Левку с головы до ног. — Ах ты сопля…

— Давайте оставим взаимные оскорбления, — побледнев, сказал Левка. — Перейдем лучше к делу…

Я понял, что его занесло и что вмешиваться бесполезно. Поэтому я подтянул штаны, присел на теплое крыло «Матильды» и отвернулся.

— Ну ладно, — сказал Старик, остывая, — ладно, перейдем к делу. С лентой без меня ходили?

— Ходили.

— Считайте, что этого не было. Ни одной прямой не нашел, где бы метра на два не обсчитались. А у скотных дворов тридцать метров потеряли. Даже если ленту зигзагами класть, все равно так не получится.