— Привет тебе! — обиделся Левка. — Полдня прошло, а мы все еще на одном месте…

— Марш на место! — крикнул я и замахнулся на него журналом.

Левка подхватил рейку и рысцой помчался на свое место.

Вот он встал на точку, крепко взялся за рейку и застыл в воинственной позе Дон-Кихота.

Я с замиранием сердца заглянул в окуляр. Дрожащей рукой повернул винт — и ноги у меня подогнулись. Теперь мне было отлично — хоть в рамку вставляй! — видно перепутанную траву и терпеливые Левкины пятки. Рейки не было в помине: точнее, в самом низу из травы сиротливо выглядывало что-то черно-белое размером со спичечную коробку. Нивелир уставился в землю — метра на два ниже того места, куда ему полагалось смотреть.

— Так, — сказал я и стукнул себя кулаком по голове. — Получай, скотина!

Зато теперь я все понял. Оказывается, это хитрая штука, нивелир. Достаточно тронуть рукою винт или нечаянно задеть ногой треногу — и труба станет смотреть или выше рейки — в небо, или ниже — в траву. Значит, что? Значит, надо устанавливать нивелир так, чтобы его труба была строго перпендикулярна земному радиусу, проходящему через точку стоянки, и не только установить, но и зафиксировать винтами, чтоб куда ни повернул трубу — она все равно осталась перпендикулярна этому самому радиусу. Дальше — легче. Смотришь через нивелир на рейку, как в подзорную трубу, и настраиваешь на резкость. Как настроил — записывай деление, но не всякое опять же деление, а только то, которое попадает в центр креста, нарисованного на внутреннем стекле трубы. А зачем записывать цифру деления? Затем, чтобы узнать, на сколько выше или ниже точка, на которой стоит сейчас рейка, чем предыдущая точка. Так мы и узнаем, кривая площадка или ровная. А зачем это нужно, ясно даже дураку: на площадке дома строить будут трехэтажные, с лоджиями, а может, и небоскребы.

…Когда уже начало темнеть и облака на горизонте осветились изнутри оранжевым, я крикнул Левке:

— Шабаш! — и взмахнул обеими руками.

Левка, медленно волоча по земле рейку, приблизился, мы с отвращением разобрали нивелир и, взвалив инструменты на плечо, поплелись в отделение. Восемь точек — все, что нам удалось свершить.

— Есть уже не хочется, — тихо сказал я. — Просветление какое-то внутри…

Левка долго не отвечал. Потом он тяжело вздохнул и сказал:

— Вот увидишь, он сидит в темноте один и ждет нашего возвращения…

— Кто? — спросил я, хотя отлично понимал кто.

— Крис. Видал, с какими виноватыми глазами он приехал? Фильм «Коммунист» помнишь? Личный пример…

Долго шли мы, не обмениваясь ни словом. Темнота догоняла нас сзади, и усталость спадала. Думалось о хорошем. И чем больше темнело вокруг, тем светлее становилось на сердце.

— А знаешь, — сказал вдруг я, — давай ничего ему не скажем. Завтра выйдем все втроем на работу, как раньше — и не было ничего. И не вспоминать никогда, ладно?

— Ага! — радостно согласился Левка. — В конце концов ничего не случилось…

Мы зашагали быстрее, и тренога перестала резать плечо, и стало не так одиноко.

Когда мы вошли в дом, Криса уже не было. Он отправился в клуб, даже не убрав со стола.

20

Ночью не спалось, хоть и устал я, как собака. Ворочался с боку на бок — все боялся проспать завтра утром. Для нас это было бы катастрофой. Сделаем сорок пять точек за день — твердо решили мы с Левкой. И пусть для этого нам придется встать в четыре часа утра.

А Криса мы решили просто игнорировать. В конце концов, у нас тоже была своя гордость.