Изо всех сил передавив неподатливую каменную шею собаки, Алик все же оторвал Криса от Уха. Бультерьер стал захлебываться слюной, язык его посинел, и он выпустил руку своего врага. Алик в ужасе продолжал сжимать его шею, словно держал в руках не собаку, а гранату, которая сейчас взорвется.

Из разорванной чуть ли не до кости руки Уха хлестала кровь, он ловил воздух жадными губами, словно рыба, оказавшаяся на суше.

— Все… убью гада… убью! — простонал Ухо, и пошатываясь, вывалился за калитку.

Стоило Алику немного ослабить нажим, как Крис задышал и ощерился вновь. Похоже, ему теперь было совершенно все равно, кого грызть. Алик взглянул в его красноватые глаза и ужаснулся. Озноб охватил его: глазами Криса смотрела на него сама безжалостная Смерть…

X. Насмерть!

В чистой, умытой сини неба кувыркались вороны. Гортанно вскрикивая, они кружились друг над другом в любовном танце, и их черные перья отливали на солнце густым фиолетовым блеском. Заснеженные верхушки сосен сияли как маленькие горные вершины. Там, наверху, царили ветер и солнце.

Внизу было суетно и шумно.

Вся небольшая площадка перед воротами Бонуса была запружена машинами — помятые в передрягах БМВэшки и солидные «мерсы», ухоженные джипы и пестрое, многочисленное поголовье «девяток» и «восьмерок». Публика была столь же разномастна: серьезные мужчины в кашемировых пальто вместе со своими дамами, словно приехавшими на показ зимней моды — то было негласное соперничество беличьих и песцовых манто, норковых и лисьих шуб… И тут же, свои, братки, в коже и спортивных штанах, и вездесущие активистки клуба собаководов в обслюнявленных собаками куртках. Выводили из машин собак — угрюмых алабаев и радостно-возбужденных бультерьеров, суетливых овчарок, каких-то крепких пружинистых полукровок. Толпились, курили, гоготали, переругивались, пыхтели, рычали, лаяли… Курился горячий парок дыхания возле лиц людей и собачьих морд, и низкое утреннее солнце ярко, настойчиво било в глаза…

Довольно большой прямоугольник арены был плотно утоптан и ровен, как лист бумаги и огорожен аккуратными деревянными перилами. Смуглый парень в спортивной шапочке ходил среди толпившейся публики и собирал входную плату. Кое-кто делал отдельные ставки. Бонус, очень довольный и возбужденный ожиданием, тоже бродил среди толпы, отвечал на приветствия, здоровался со всеми за руку. Пока все шло как нужно.

Вывели первую пару собак — тигрового бультерьера по имени Бакс и приземистого, ширококостного лохматого немца. Публика загомонила, суетливо растеклась вдоль перил, потом приутихла в нервном ожидании.

— Приготовились! Пускай! — крикнул Ухо, очень довольный ролью арбитра.

Собаки сшиблись, слиплись в рычащем лохматом клубке, покатились по арене, взрывая когтями плотно утоптанный снег. Тигровый бультерьер начал бой очень стремительно и поначалу словно смутил овчарку, но уже через несколько минут боя немец, который был значительно тяжелее, постепенно перехватил инициативу, вывернулся из-под яростных челюстей и сам вцепился в глотку бультерьера с такой уверенностью и непримиримостью, что тот никак не мог уже вскочить на ноги, а немец трепал его горло так, что казалось — жизни бультерьера пришел конец. Хозяева собак прыгали тут же, кричали и подначивали собак, и вместе с ними орала и всхлипывала толпа:

— Давай! Мочи! Так его!

— Взять, Баксик, маленький, взять! Лапу! Лапу!!

Те, кто сделал ставки, особенно бесновались и переживали. Минут через пятнадцать белая манишка бультерьера стала кроваво-розовой, и на арене появлялось все больше пятен ярко-алой крови.