В зале не было ни пиратов, ни вооружённых наёмников, но на меня напала необъяснимая дрожь. Я впервые ощутил такое состояние. Оно не было страхом. Оно было напряжением непонятной природы. Вот внизу сидят люди, на которых невозможно воздействовать ни оружием, ни личной силой, но от которых зависит принятие очень важного для меня решения. И что будет?

Но очень скоро от меня отдалились и невнятные голоса что-то обсуждающих купцов, и бормотание Энди и Оллиройса. Солнечное, наполненное теплом и негой видение встало передо мной: мягкая улыбка Эвелин. Какое непостижимое, чудесное событие – у нас будет ребёнок! Живой, настоящий. Он будет на нас смотреть, улыбаться. Разговаривать! Интересно, какого цвета у него будут глаза?..

Из этого сладкого оцепенения меня вывела наступившая вдруг тишина. Сидевшие за столом вставали и удалялись в соседнюю комнату. Вместе с ними ушёл Давид. Меня удивило, что в комнату эту вели две двери, расположенные вплотную друг к другу. Одна дверь была заметно выше другой.

Быстро ступая, с озабоченным лицом к нам поднялся поверенный.

– Всё! – сказал он. – Пошли бросать камни.

– Какие ещё камни? – спросил его Оллиройс.

– Так называют шары для голосования. Белые и чёрные. Сейчас вскроют урну, и если в ней окажется больше белых камней – то наше дело одобрено, и Давид выйдет в большую дверь. Если же больше чёрных – то нам откажут, и он появится в малой двери.

– Странный ритуал, – промолвил Энди.

– Не странный, – ответил поверенный, – а старинный. Наверное, уже триста лет люди несут сквозь эти двери то радость надежды, то горечь отчаяния.

Мы невольно посмотрели в сторону этих дверей – и вдруг… Маленькая дверь дрогнула, приоткрылась, и в общую залу вышел Давид. Громкий ропот пронёсся над сидящими на стульях купцами.

– Всё! – убитым голосом произнёс поверенный. – Ганзейские мудрецы отказались доверить нам свои корабли.

Давид снизу махнул нам рукой. Мною вдруг овладела холодная, злая досада. Встав, я расправил плечи, высоко поднял голову и, тяжко ступая, пошёл с амфитеатра. Сзади, словно по уговору, так же громко и грозно топали Энди и Оллиройс. Краем глаза я увидел, что открывшие большую дверь ганзейцы стоят и оробело смотрят на нас, не решаясь шагнуть в общую залу.

Мы вышли на мощёную камнем улицу.

– Стало быть, напрасно сходили в эту зажравшуюся Европу, – сердито сказал я Давиду.

– Об этом, Томас, – задумчиво ответствовал он, – мы будем знать не далее как вечером.

– Но ведь решение уже принято, – с удивлением возразил я ему. – Ганзейцы не доверили нам караван!

– Мне безразличны эти ганзейцы, – проговорил, отирая лоб и шею платком, шумно дышащий Давид. – Их мнение для нас не имеет хоть сколько-нибудь малой важности.

– А чьё мнение для нас имеет важность? – спросил я.

– Мнение тех, кто придёт сегодня в занятые нами апартаменты.

– Кто из важных людей придёт сегодня в гостиницу, Давид! Значительные персоны, как я понимаю, для серьёзных решений собираются в недоступных простым смертным местах, вот как эта покинутая нами зала.

– Томас! – задумчиво проговорил Давид. – Если дело обещает большие деньги, значительная персона придёт даже на скотный двор. Давай-ка закупим на вечер хорошей провизии и самого дорогого вина.