Кафетерий, в котором она обычно закусывала по пути на службу, располагался на углу. Тридцать восьмой улицы. Сьюзан едва не прошла мимо, дабы наказать себя за отлынивание от утренней пробежки, но потом решила, что это глупо. Если она придет в банк, не подкрепившись кофе, апельсиновым соком и английской сдобой, то сразу начнет огрызаться и злословить. Поэтому Сьюзан вошла в кафе, села у стойки, и официантка сказала ей: «Привет, лапа». Официантка была крепко сбитой негритянкой, которая считала, что обязана по-матерински заботиться о посетителях, но не умела этого делать. «Привет, лапа» – вот и все ее достижения. Уже три года Сьюзан завтракала здесь, на полпути от дома к банку на Пятьдесят седьмой улице, но до сих пор не знала имени официантки, ну а та совершенно не интересовалась именем посетительницы.

– Ох, как же ноги-то болят! – сказала оборванная мешковатая старуха, бесформенная и безразмерная, с серой кожей и седыми волосами. Она взгромоздилась на табурет справа от Сьюзан, хотя примерно две трети сидячих мест в кафе были свободны.

«Ни гроша не дам», – свирепо подумала Сьюзан и уставилась на официантку, которая приближалась к ней с чашкой кофе. За кофе последует апельсиновый сок, а сдоба завершит трапезу. Официантка со звоном поставила чашку, отвернулась, и тут похожая на торбу старуха сказала ей:

– Мэри, мне бы стакан томатного сока, да побольше.

Официантка сердито оглянулась, словно не любила, когда к ней обращались по имени (стало быть, она – Мэри, правильно?), но потом молча удалилась и принесла два стакана сока. Когда она с грохотом поставила их, мешковатая дама подвинула через стойку несколько грязных на вид монет и сказала:

– И пятнадцать центов на чай.

– Сдается мне, мы не знакомы, лапа, – ответила официантка, продолжая подозрительно сверкать глазами.

Мешковатая дама оказалась обладательницей широченной солнечной улыбки, сиявшей счастьем.

– О, да что я такое, – молвила она. – Так, пшик.

Хмурая мина, словно отлитая из стали, вновь заняла свое место на физиономии официантки; она сгребла мелочь с конторки и опять удалилась.

«Если эта тетка заговорит со мной, – сказала себе Сьюзан, – я притворюсь, будто не слышу». Но мешковатая дама вытащила из бездонных глубин своего наряда журнал (и не какой-нибудь, а «Эсквайр»), раскрыла его и принялась увлеченно читать, мелкими глотками потягивая томатный сок.

Только проглотив половину своей английской сдобы, Сьюзан вдруг заметила, что мешковатая дама изучает ее профиль. Сьюзан метнула на старуху быстрый взгляд (теперь улыбка почему-то сделалась печальной) и торопливо отвернулась, опять сосредоточившись на сдобе. Но было уже поздно.

– Такой милой девушке просто нельзя быть несчастной, – ласково проговорила мешковатая дама.

Сьюзан удивленно повернулась к старухе и уставилась на нее во все глаза. На сей раз она увидела на лице мешковатой дамы сердобольно-сочувственное выражение.

– О чем это вы? – раздраженно спросила Сьюзан, понимая, что по сердитым ноткам ее голос никак не дотягивает до желаемого уровня. – Никакая я не несчастная.

– Бьюсь об заклад, все дело в каком-то парне, – ответила мешковатая дама, сопровождая свою речь медленным веским кивком. – Иначе и быть не может.

Сьюзан одарила ее холодной, отчужденной улыбкой, давая понять, что не желает продолжать беседу, и снова сосредоточилась на сдобе.