– Понимаешь, у них всегда что-нибудь болит, а врачи никогда не дают им достаточные дозы для обезболивания.

(Джулия, умоляю, займись мной. Я важнее для тебя, чем эти старики.)

– А власти закрывают глаза: для них если какой-нибудь старик загнется от сверхдозы – что ж, туда ему и дорога.

– Значит, последнего?

– Да, молодой человек, их было шестеро. И они называли себя «Общество 111».

– Почему ста одиннадцати?

– Потому что сто одиннадцать, умноженное на шесть, дает шестьсот шестьдесят шесть – звериное число, а сто одиннадцать должно было быть числом жертв.

Он улыбнулся с некоторой даже снисходительностью.

– Символика чисел, молодой человек. Глупость, конечно, детство… Самые жуткие зверства всегда основываются на таких вот детских играх.

Ладно, вернемся все-таки к началу этой сцены. Он, значит, уселся напротив меня и приложил палец к губам, чтобы я не закричал от удивления.

Он улыбнулся и сказал:

– Да, да, это я.

Кроме нас в вагоне было еще трое. Трое спящих. Я ехал домой после беседы со Стожилковичем, которая не подняла мне настроения. Стожил только повторял все время:

– Поверь, сынок, он где-то поблизости. Всякий настоящий убийца становится собственным призраком.

– А что такое настоящий убийца?

– Настоящий – значит бескорыстный.

И вот он нашелся, этот бескорыстный убийца, которого я так искал. Он сидел прямо передо мной.

Он уселся, как карлик на троне, поерзав ягодицами, чтобы опереться на спинку. Его ноги болтались в пустоте, как ноги моих мальчишек на поставленных друг на друга кроватях. И его глаза блестели тем же блеском, что у них. На нем был уже не серый сиротский халат, а соответствующий возрасту тергалевый костюм, безупречные складки которого свидетельствовали о его социальном статусе. В петлице поблескивала красная ленточка Почетного легиона. Без всякого вступления он начал рассказывать. Ни секунды не подумал, что я могу наброситься на него, чтобы связать и доставить прямиком комиссару Аннелизу. И ни на секунду эта мысль не пришла мне в голову. Рассказывая, он рос в моих глазах, а я уменьшался, слушая. История в конечном счете меня не удивила, и изложена она была без претензии на художественный эффект. С ходу в суть дела – суть, которая, впрочем, была скорее похожа на абсурд. 1942 год. Магазин закрывается по причине всеевропейского погрома. И однако целых шесть месяцев длятся юридические проволочки. Владельцы пытались защищаться, а цивилизация играла в законность. Но исход предрешен: через шесть месяцев перед ними разверзлись пасти кремационных печей. «История рассудила», как сказал этот накрахмаленный идиот Риссон, окопавшийся среди своих книг. Административный совет приказал долго жить.

1942 год. В течение шести месяцев большой универсальный магазин покоится в безмолвной полутьме своего изобилия. Товары спят сном войны, а вокруг – кордон полиции. Некоторые коричневые идеологи предлагали даже держать его закрытым, как склеп, до дня тысячелетнего юбилея национал-социализма.

– Они говорили об этом так, молодой человек, как будто юбилей этот завтра, убежденные, что, проглотив Европу, они подчинили себе и время.

И действительно, всего через несколько недель Магазин обрел таинственность египетских пирамид. Его темнота и неподвижность порождали слухи, как труп порождает червей. О том, что якобы творилось в его недрах, рассказывали самое невероятное. Для одних он был подпольной штаб-квартирой Сопротивления, для других – экспериментальным центром пыток гестапо, а для третьих – просто самим собой, закрытым на неопределенное время музеем недавней эпохи, внезапно ставшей историей. Но все смотрели на него так, как будто не узнавали его.