– Теперь вы понимаете, – произнесла их мама, протягивая им половинки окаменелости, – они были найдены вами, двумя сёстрами, неспроста.

– И что же это значит, мама? – спросила Лоренция.

– Это значит, что вы будете связаны всю жизнь, но и в смерти не потеряете связи.

Теперь, столько лет спустя, Авалония снова крепко сжимала свою половинку морской лилии. И любовь к сестре преодолела необъятный океан, отделявший Авалонию от трёх племянниц. Когда же они приплывут? Когда же они приплывут? Она взяла кларсах, тронула струны и запела:

В тот момент, когда девушки вплывали в пещеру, каждая почувствовала, что внутри неё заиграла музыка. Словно поток древней музыки окутал их. Сёстры смотрели друг на друга: в их глазах разгоралось предвкушение.

Люси нарушила тишину первой:

– Я думаю, наше следующее долгое плавание будет очень долгим.

– Почему? – поинтересовалась Мэй.

– Потому что нам придётся плыть через Атлантический океан.

– Но куда? – воскликнула Ханна, её глаза расширились.

– На Гебриды, я думаю… Потому что наша мама оттуда. Как раз это я пыталась вспомнить, когда увидела окаменелость. – Она разжала руку и снова поглядела на плавные изгибы морской лилии.

– И теперь вспомнила? – уточнила Ханна.

– Да. – И Люси рассказала сёстрам историю, которую услышала в Музее естественной истории.

Когда Люси закончила рассказывать, Мэй заговорила:

– Хотя мы не тюлени, а дочери моря, но мы тоже можем жить и на земле, и в воде, значит, там нас ждёт настоящая семья?

– Да, я чувствую, что это так, – тихо ответила Люси.

– Возможно, моя дорогая, это одна из… пикантных опер, и она поняла, что священнослужителю будет неуместно на ней появиться.

– Возможно, – согласилась Марджори. – та, что о скандальных парижских художниках?

– Богема, – предположила Люси.

– Точно! – Мать приложила палец к виску и постучала по нему, как будто пыталась втиснуть ещё одну мысль в до отказа переполненный мозг.

Люси порой казалось, что память её матери похожа на небольшой многоквартирный дом, какие можно увидеть на Орчард-стрит, в Нижнем Ист-Сайде, куда она частенько сопровождала отца: там жил его любимый сапожник Якоб Гурвиц. Люси была очарована тесными тёмными коридорами и разнообразием ароматов, доносившихся с каждой кухоньки. Повсюду, предоставленные сами себе, бегали дети. Постоянно хлопали двери, плакали младенцы, кто-то с кем-то ругался. Это была маленькая независимая вселенная – хаотичная и непроницаемая, и она изумлённо ахнула, когда увидела двух человек, вталкивающих в дверь чемодан: в дом въезжала ещё одна семья не меньше, чем с дюжиной детей. Она и представить себе не могла, что в здание сможет втиснуться ещё хоть один человек. И именно такая картина встала перед её глазами, когда она увидела, как мать постукивает пальцем по голове.

– Да, Богема. Про всех этих нечестивых художников, которые, без сомнения, живут, не заботясь о спасении души. А главная героиня – девушка, ведь она умирает, да?

– Да, Мими, швея. Она умирает, – подтвердила Люси.

– И поделом, – заключила Марджори.

– Как это – поделом? – переспросила Люси.

– Она умерла, потому что была наказана за свои грехи. Так что это не совсем безнравственная опера.

Люси не нашлась что ответить. Её больше занимали собственные размышления – теперь, после плавания к «Решительному», они с сёстрами были решительно настроены предпринять гораздо более дальнее путешествие: через Атлантику, к Гебридским островам, почти за три тысячи миль.