— Невкусно? — встревожилась подавальщица.

Лютик мотнул головой, как бы показывая на табуретку у стойки. Под табуреткой что-то шевелилось.

— Ой, — сказала, впрочем довольно хладнокровно подавальщица, но тут же показательно сконфузилась, — тьфу, какая пакость!

Она выскочила из-за стойки со шваброй наперевес (грудь ее при том привлекательно колыхалась), и деловито стала тыкать под табурет. Под табуретом что-то пискнуло, Лютик непроизвольно глотнул и аккуратно положил раковую шейку обратно на блюдо.

— Кот помер вчера, — оправдываясь, пояснила женщина, — заболел и помер, ни с того ни с сего. Хороший был кот, мышеловный. Вот пока был в силе, тут ни крыс, ни мышей, ни-ни… Нового надо брать, а пока вот они и шастают, паскудники. Тут же кухня, яду не насыплешь…

— Это утешает, — мрачно согласился Лютик. Он подумал, что уже, кажется, сыт. Надо же, а ведь только что, вроде, буквально помирал от голода. Выполоскав руки в миске, где плавали лимонные корки, он уже, было собрался вытереть их носовым платком, но вовремя вспомнил про балкон и бурое пятнышко на манжете.

— Голубушка, — сказал он нежно, — фея! Полотенце можно?

— Как? — женщина всплеснула полными руками, — а щуку? Как же щука?

— В следующий раз, — Лютик кинул на стол монетки, и они, раскатившись, звонко шлепнулись на отполированную сотнями рук столешницу, где, полускрытая пустым раковым панцирем, темнела полустертая надпись «Марта — шлюха!». И где она сейчас, та Марта? Потом он перевел взгляд на белые руки подавальщицы, красивые пухлые руки с ямочками…

— Хозяюшка, — спросил он тихо, — что это у вас?

— Это? — женщина отвернула рукав, причем еще заметнее обнажились розовые вздутия, обильно идущие от подмышек и бледнеющие к запястью, — с утра что-то высыпало. Да они не болят, вроде. Только чешутся. Обычно, когда горечавка цветет, так аж печет, а тут даже почти и не…

Лютик уже не слышал.

Оттолкнув табурет, он выбежал на улицу, и едва успел забежать за угол, чтобы согнувшись пополам, выблевать все яства, которые он только что с таким аппетитом поглощал.

* * *

«Катриона» стояла посреди акватории и горела. Густой черный дым валил из кубрика, паруса чернели и расползались, словно на облитой кислотой картине с изображением морского пейзажа, мачты тряслись в нагретом дрожащем воздухе — а может, под действием жара. Под «Катрионой» в темной воде, переливаясь и колеблясь, горело ее отражение.

Несколько зевак, столпившись на пирсе, глядели на горящий когг.

За их спиной горели склады, оттуда тоже валил черный дым, жирный и душный. Сажа хлопьями оседала на лицах зевак, на камнях мола, на Лютиковом голубом камзоле.

Невесть откуда вдруг возникшие серые люди в серых мундирах деловито стали расталкивать зевак, оттесняя их от пирса и покрикивая «разойдись». Зеваки расходиться не хотели.

Капитан людей в сером стоял поодаль, на кожаном рукаве куртки плясали отблески пожара.

— И вам здесь нечего делать, сударь, — он только сейчас заметил Лютика.

— Здесь никому нечего делать, — сказал Лютик устало, — а что команда когга?

Капитан указал бритым подбородком на горящий рядом со складом сарай, дым оттуда валил особенно черный и густой.

— Ясно, — Лютик кивнул, — только… это уже не поможет. Она, эта зараза, сама как пожар. Она уже в городе.

— У меня приказ, — угрюмо сказал капитан, — оцепить порт и никого не пускать.