Горячий конь под государем идет широкой иноходью, переходит в намет, потом на рысь.

На Отрепьеве польский кунтуш, расшитый золотой нитью, мягкая бархатная шапочка с собольей опушкой. Лицо у царя раскраснелось на ветру.

За ним Басманов поспевает. Петр на коне сидит влито, не гнется. Крупный Басманов, и конь у него крупный. Петр Федорович сдерживает его твердой рукой, не дает своему коню вырваться наперед.

Солнце на чистом небе уже четвертинку описало, как Отрепьеву с Басмановым открылась Александрова слобода: хоромы царские запущенные и службы, избы ремесленного люда и холопов.

Со времени Грозного слобода Александрова Богом и людьми проклята. Тут царь Иван Васильевич со своими опричниками виновный и безвинный люд казнил: роды боярские и княжеские древние со чадами и домочадцами изводил под корень…

Воинство под белыми стенами Успенского монастыря выстроилось. Встречать государя вышли монахи всем причтом, сытые, красномордые. Игумен Отрепьева и воинов крестом осенил.

При появлении государя разом грянули пушки огневого наряда. Заволокло пушкарей дымом, потянуло пороховую гарь по полю. Тревожно кричали над лесом и озимью напуганные пальбой птицы. Развернулись и затрепетали по ветру стяги и хоругви.

Стрельцы по приказам разбрелись, казаки, дворяне по полкам. Отрепьев объехал войско. Стрельцы в теплых кафтанах, шапках-колпаках, сапогах яловых. Им зима не страшна. Увидели государя, замерли. Бердыши не шелохнутся. Пищальники тяжелые самопалы в руках зажали.

Царь доволен стрельцами, похвалил стрелецких голов. Ненадолго задержался перед войском гетмана Дворжицкого. Шляхтичи поротно разобрались. Вельможные паны верхоконно красуются, вырядились.

Ляхи и литва встретили государя музыкой: звенели литавры, дудели трубы. Шляхтичи кричали ретиво:

— Виват!

За панами стояли пешие иноземцы, служившие на Москве по ряду. Впереди маленький, кругленький, что розовый поросенок, пивовар из Риги. При виде государя Кнутсен надулся от важности, глаза выпучил. А Отрепьев уже у боярского ополчения коня придержал. Бояре выстроились особняком. Каждый, со своей дружиной место занял, по родовитости.

Конное боярское ополчение подпирало небо старинными копьями. Под шубами панцири поблескивали.

Хитрили бояре, в первые ряды выставили тех дружинников, у каких и оружие, и кони получше. А в задних не воины — мужики на клячах вислобрюхих.

До государева прибытия бояре друг другу плакались: холопы-де одни разбежались, другие в моровые лета вымерли.

Но князь Шуйский не как все, постарался. С ним отряд и числом полным, и приоружно, и кони на подбор: молодец к молодцу челядь у князя Василия Ивановича! И у Александровой слободы он раньше других бояр заявился. Голицын от удивления даже рот открыл, вот те и Шуйский!

Объехал Отрепьев боярское войско, головой покрутил:

— Нуте! — и поманил Басманова. — Не я ль говаривал, что бояре наши нерадивы?

Нахмурился Басманов. А Отрепьев бояр попрекал с издевкой:

— Так-то вы, бояре, службу царскую несете? Дружины ваши не сполна и одеты не лучше тех нищих, что на папертях ютятся. А оружие у ваших дружинников, поди, еще от времени деда моего, великого князя Василия Ивановича? Вам бы, бояре, поучиться радению у князя Шуйского! Вон как он свою дружину холит!.. Устыдитесь, бояре! Как мне с таким воинством султана воевать? То-то! Вдругорядь с каждого боярина аль князя спрошу. На бедность свою не пеняйте. А за сегодняшнее вам, бояре, с вашими дружинами следовать в Москву наипоследними. У ордынцев Чингисхана и Батыя правило имелось: за одного труса десяток в ответе, за десяток — сотня, за сотню — тысяча… На том дисциплина и порядок держались. Хоть у нас и нет на Руси такого указа, одначе, когда люд над вами позубоскалит, что вы пыль стрелецкую глотаете, может, поумнеете.