— Сызнова о речах непотребных.

Вошел Басманов. Григорий Отрепьев к нему повернулся:

— Аль в Разбойном приказе приставов нет и палачи перевелись?

Татев Басманова опередил:

— Всего, государь, достаточно, и ябедников и палачей скорых, да болтают не кто-нибудь, а стрельцы. Люди полка Микулина языки развязали.

— Эвона? — прищурился Григорий и уставился на Басманова. — Что делать, Петр?

— Казнить! — жестко ответил Басманов.

— Слыхал, боярин? — повернулся Отрепьев к Татеву. — Тех стрельцов в железо возьми, и пусть они свое сполна получат.

…Стрелецкая слобода гудела потревоженным муравейником. Семерых стрельцов в Разбойном приказе держат.

Об этом полковому голове Григорию Микулину Шерефединов рассказал.

В толк не возьмет Микулин: в чем провинились его стрельцы?

Собрался Шерефединов уходить, как в дом к Микулину шумно ввалился Гаврила Пушкин, сапоги в грязи, с шубы вода потоками.

— Ну, хозяин, погода заненастилась. Апрель!

Увидел Шерефединова, обрадовался:

— И ты здесь? Велено вам к государю поспешать…

Отрепьев с Басмановым уже в подземелье наведались, посмотрели, как стрельцов пытают, ответы их послушали.

Помыл Григорий Отрепьев руки в серебряном тазике, а у Басманова полотенце наготове.

— Может, отпустим стрельцов, Петр? Чать, они с дури злословили?

Басманов плечами пожал:

— Воля твоя, государь! Однако этих пощадишь — другим повадно будет. Нет уж, казни.

Заглянул Голицын:

— К тебе, государь, стрелецкий голова Микулин и дьяк Шерефединов.

— Допусти!

Грозно встретил Отрепьев Микулина и Шерефединова:

— Стрельцы на государя хулу кладут!

— Государь, — Микулин изогнулся в поклоне. — В том нет на нас вины.

— Знаю, оттого и не у палача ты. Однако нагляделся я на твоих молодцов, храбры до дыбы. Ступайте оба в пыточную, дозволю вам муки их укоротить.

А народ про Микулина и Шерефединова страхи рассказывал: они в пыточной стрельцов саблями порубили.

В печали Стрелецкая слобода. Такое здесь впервые. Голосили по мужьям жены убитых, стрельцы Микулина проклинали, грозили. А у того ворота на запорах и собаки с цепей спущены — попробуй сунься.

Микулин и Шерефединов медовухи упились, друг друга подбадривают, сами себя оправдывают:

— Бабы, они и есть бабы, повоют, уймутся!

— Стрелецкая служба — государева, не позорь стрелецкого звания!

* * *

С терского рубежа воевода доносил: казак Илейко, назвавшись царем Петром, с ватагой гулящего люда Каспием уплыл в низовья Волги-реки.

Из Разбойного приказа от царского имени отписано астраханскому воеводе, дабы он того лжецаревича Петра изловил и в Москву, как государева злодея, доставил.

На том и успокоились.

А Илейко вскорости о себе знать дал.

По весне добрались в Москву два бухарских купца — не челобитной в царские палаты. Упали Отрепьеву в ноги, лопочут по-своему.

Покликали из Посольского приказа толмача, тот перевел. Гости бухарские на царя Петра жалуются, он их караван у Астрахани-города пограбил.

Купцам на обратную дорогу денег из казны выдали, а к астраханскому воеводе с суровым государевым письмом послали Наума Плещеева. И в той царской грамоте говорилось: «…разбойники у тебя, воевода, под носом озоруют, бесчинствуют… И коли ты воров извести не можешь, не смей воеводой именоваться».

* * *

Баню истопили.

Холопки хмель и мяту, с весны сушенную, в углу подвесили, и оттого по парной дух сладкий, до головокружения.