— Не допустим! — погрозил кулаком Микулин.

— Чу, — насторожился Михайло Салтыков и поднял палец. — Слышите?

В горнице затихли. Во дворе за стенами княжьих хором гудели голоса.

— Холопы мои, набата ждут, — успокоил Шуйский.

И будто услышали его слова на звонницах. Разом, тревожно ухнули колокола по всей Москве.

Поднялся Шуйский, воздел руки:

— Господи, услышь молитву нашу!

С шумом встали остальные:

— Боже, помоги!

Распахнулись ворота усадеб Шуйского и Голицына, Куракина и Салтыкова, Татищева и других бояр, выплеснули не одну тысячу оружной челяди. Князь Василий Иванович загодя велел поднести своим холопам для сугрева крови по доброй корчаге, разгорячил мужиков. Ревели в тысячи глоток:

— Да-авай литву!

— Ляхов ищи!

Растекались по улицам и переулкам, ломились в дома, где жили паны, дрались осатанело со шляхтичами, волокли на расправу. С посадов, размахивая факелами, мчались на подмогу ремесленники.

Услышал Варлаам набат, выскочил из церковной сторожки. Подхватила его людская толпа, закружила, понесла. И не чуял, что бежал к своей смерти.

А она на него из-за угла наскочила верхоконными шляхтичами и толстым гетманом Дворжицким. Сшиблись шляхтичи с толпой, саблями замахали. Варлаам подпрыгнул, ударил гетмана железным посохом, и, отпустив поводья, кулем свалился с лошади Дворжицкий толпе под ноги. Но не увидел этого монах, секанул его гайдук саблей, и упал Варлаам замертво.

Минуя мертвых шляхтичей и инока, перепрыгивая через распластавшегося посреди дороги толстого гетмана, бежал и кричал люд:

— Гони немцев из Москвы!

— Ляхи государя Димитрия убить замыслили!

* * *

Засиделись в Крестовой палате Отрепьев с Басмановым. Время скоро за полуночь перевалит, а Григорий, не торопясь, вспоминал, как в Гоще наукам обучался.

Ровно горели свечи. На Отрепьеве рубаха льняная, штаны легкие в мягкие сапоги вправлены. Он сидел, откинувшись, в кресле черного дерева и говорил:

— Первоначально латинскому и польскому обучали, а потом к гиштории приступили. Наука интересная, занятная. Вся в примерах, от коих польза превеликая. Из гиштории я и искусство военное познал. Сколь в древности полководцев великих имелось: Дарий, Александр Македонский. А из моего рода Рюриковичей — князь Святослав, Александр Невский, Донской Дмитрий…

Басманов кафтан расстегнул, самозванца краем уха слушал. Забавляет Петра Отрепьево бахвальство. Эко завирает: он из рода Рюриковичей!

Скрыл улыбку. Отрепьев не заметил, свое продолжал:

— Тебе бы латинский изучить да речи Цицерона прочитать. Красно говаривал римлянин, велимудро…

Басманова, однако, самозванцев рассказ не интересовал, он о сне думал, какой приснился ему прошлой ночью. Странный сон. Увидел Басманов Ксению Годунову, будто обручался с ней.

На Ксении царский наряд, какой был на Марине Мнишек. Патриарх Игнатий Басманову и Ксении обручальные кольца на пальцы надел, вопрошал басом:

— По любви ли?

Молчит Ксения.

— Скажи хоть слово, — просит Басманов, но Ксения не отвечала.

Смотрит она на него с немым укором. Тут неожиданно Игнатий в Филарета обратился, а Ксения в Отрепьева. И Филарет не митрополит будто, а кем был в молодости, боярин Федор Никитич Романов. Говорит он Басманову и Отрепьеву:

— Вот и обручил я вас, — и подмаргивает с издевкой.

Отрепьев Басманова за руку куда-то тянул. Охнуть не успел боярин Петр, как они с царем в глубокую черную яму рухнули…

Пробудился Басманов в страхе.