— Как враки? — подался к нему Сунбулов.

— А вот так. Нету Дмитрия.

— У Болотникова спросите, он с ним, сказывают, в Варшаве видывался.

— И спросим, — заверил Прокопий. — А есаул Скороход и атаман Акинфиев — люди Ивашки.

— Нам, дворянам, с чернью не с руки, — буркнул Сунбулов.

— Ино так, — согласился Пашков, — однако без них Москвы не пытать. Потерпеть надобно…

Подмосковье горбится возвышенностями, изрезано буераками. В падях и низинах гривами темнеют дальние сосновые леса. От северного окоема и далеко на юг глазу не хватает, всюду движутся люди. Войско Болотникова идет на Москву.

Сам Иван Исаевич держит коня в поводу, с высоты холма глядит на многочисленную рать холопов и крестьян.

Доволен Болотников, не скопом валят мужики, а строем воинским, полками, отрядами, со своими полковниками, есаулами, атаманами.

Узнав, что Истома Пашков уже в Коломне, Иван Исаевич круто взял на Троицкое, заявив на свет о своем намерении зажать воевод Шуйского с двух сторон…

Появление болотниковцев в юго-западных и западных московских землях охватило крестьянскими восстаниями новые районы. Малоярославец и Можайск, Ржев и Старица примкнули к Болотникову. Его армия подступила к Первопрестольной от Звенигорода и села Коломенского и остановилась.

Иван Исаевич велел укрепляться. У Заборья и Коломенского определил главные станы. Из ближних лесов волокли бревна, спорые плотницких дел умельцы рубили остроги с башнями, землекопы рыли хитрые ходы-норы, насыпали вал, огораживались тыном.

— Молодцы, молодцы! — хвалил строителей Иван Исаевич, объезжая войско. — Быть царевым полкам битыми. Вон она, Москва, рукой достать.

Подбадривал Болотников, сам понимал, подтянулось царское войско, собралось в крепкий кулак, нелегко будет одолеть Шуйского.

Готовится Болотников, готовятся и воеводы Шуйского.

Сек колючий морозный ветер, но Болотников упрямо подставлял ему лицо. Не оставляли думы о наступившей зиме, о хлебе, которого мало, а ратников кормить надо. Вчера настоятель Симонова монастыря отказался дать зерно. А Болотникову известно, у монастыря житница обильная, припрятали хлеб монахи.

В Котлы Иван Исаевич попал к вечеру. Солнце на закате скользило по верхушкам ельника и сосняка, подобравшегося к самому селу, по церковной маковке, по соломенным крышам изб.

Увидев Артамошку Акинфиева, Болотников окликнул:

— Чего глаз не кажешь, атаман?

— Не звал, значит, надобности не имел.

— Нынче зову. Сыщи Скорохода и к Пашкову. У него буду.

У Истомы застал Прокопия Ляпунова. Поздоровались.

Иван Исаевич обнял Пашкова.

— Удалец, ловко бил Васильевых воевод. Вишь, в самую Москву загнал.

Нежданно в разговор вмешался Ляпунов:

— Говорят, Шуйский не царь, это истинно, но где царь Дмитрий? Пора бы ему к нам явиться. Может, его в живых нет, а нам сказки плетут?

— Жив, в Речи Посполитой укрылся, — оборвал Прокопия Иван Исаевич и нахмурился: — Настырный ты, Прокопий. Быть по-вашему, отпишу князю Шаховскому, пошлет он грамоту государю.

Но Ляпунов не унимался, пригрозил:

— А то ведь мы, дворяне, и к Шуйскому повернуть могем.

— Грозишь?

— Не грожу, правду сказываю.

— Правду? К Шуйскому? — Болотников покраснел от гнева, вышиб ногой дверь. — Послушай, гудит лагерь. То от людского множества. Теперь ответь, Прокопий, кто, как не Холопы и крестьяне, бивали воевод царских. И не Шуйским, а Дмитрием обещаны им земля и воля… Не будет Дмитрия, сами ту волю добудем, народом.