Симеон показал рукой в окно.

Марфа взяла лицо в руки и глубоко заплакала. Симеон вышел из кельи.

– Прощай, мать Марфа. Смотри вокруг и узреешь, и обретешь. И плохо будет врагам твоим и врагам братьев твоих, за все им воздается, и все в жизни твоей будет хорошо.

Он опять показал рукой в окно.

Когда он вышел из монастыря, царевич бросился к нему:

– Ну, что, теперь я пойду?

– Нельзя. С ней истерика. Могут что-нибудь заподозрить. Надо уходить. Держи.

Он протянул Дмитрию крест.

– Пойдем обойдем вокруг монастыря и помолимся. Мать свою увидишь через окно.

Истерика у Марфы кончилась быстро. Она не стала смотреть в окно. Она вышла на монастырскую стену. Она стояла, ясно видная в самой большой бойнице, и смотрела на двух монахов, идущих по полю вкруг монастыря.

Старший монах смотрел на кресты и все время крестился. Младший не отрывал глаз от царицы.

И хоть было довольно далеко, он совершенно ясно, как в подзорную трубу, видел ее лицо, морщины на нем, запомнил абрис лица, форму бровей. И даже, кажется, узнал, какой у нее голос.

Для своего времени этот юноша был чрезвычайно хорошо подготовлен к жизни. И зрение, и память, и знания, и сила были у него на уровне лучших европейских стандартов. Что-то ждет его впереди…

* * *

Семен Никитич Годунов разбирал арестованные бумаги Афанасия Нагого. Это было захватывающе интересное занятие. Семен Никитич буквально наслаждался им. Каждая бумага приносила что-то очень важное и интересное.

Там имелись черновики писем к английской королеве Елизавете Гастингс о женитьбе Ивана Грозного. Там были черновики доносов из Крыма о боярах, имевших связь с Магомет-Гиреем. У Афанасия Нагого при Орде была хорошая разведывательная сеть.

Там было письмо Ивана Грозного, в котором он увещевал Нагого о князе Михайле Воротынском.

А что же ты не пишешь мне, раб, о том, что наш Михайла-полководец имеет сношения с калгой?

Это был скрытый приказ оклеветать князя. Очевидно, многие его военные победы настораживали подозрительного и злобного Ивана.

Что ни письмо, то плаха. Что ни письмо, то пытки.

И вот… самое главное… письма Марфы Нагой.

Дорогой мой! Единственный мой!

Я верю, что ты жив… Пусть животворящий крест спасает тебя… Прими мое благословенье…

«Хорошо. Но все-таки не ясно, кто дорогой, кто любимый. Пока еще не за что ухватиться. А как важно ну хоть кого-то достать, хоть один корешок найти. Тогда можно будет по всем боярам замешанным сразу ударить. Тогда можно будет фамилию Годуновых в столетиях сохранить. Эх, как жаль, что Марфиных писем маловато».

Он читал и перечитывал и изучал корреспонденцию Нагого. А под вечер отправился с докладом к Борису.

– Государь, что прикажешь делать? Младенец где-то спрятан. Смотри, что я в бумагах Нагого нашел.

Годунов быстро просмотрел все письма и поднял глаза на Семена Никитича.

– Пока ты еще ничего не нашел. Здесь ничего нет, дальше ищи. Что у тебя еще?

– Еще? Еще одно, государь: Романов-старший Александр одного монаха из Чудова монастыря подговаривает себя за царевича выдать. Якобы он уцелел. Мне слуги романовские донесли. Что делать?

Царь Борис заговорил сразу, не раздумывая. Он всегда так делал. У окружающих складывалось ощущение, что он заранее готов к любой ситуации.

– Первое – пошли Темира Засецкого с парой твоих молодцов в имение Нагого под Грязовец. Пусть там повыворачивают руки кому нужно, может, след младенца углицкого и отыщется. Может, там еще какие другие следы окажутся.

– Понял.