— И что там?

— В стене ямы кольца черные, а на кольцах цепи.

— Какие цепи?

— Из какого-то металла, у нас такого нет.

— И что дальше?

— Не знаю, Дэйма, но ямы эти совсем свежие. Им не тысячи лет, а всего лишь сотни.

К сотням лет Маара привыкла, как к чему-то очень долгому, но осязаемому, тогда как тысячи еще оставались для нее чем-то невообразимым, непостижимым, бесконечным.

Много было холмов в этой местности, много неизвестного. Маара протискивалась между скалами и валунами, продиралась через кустарник, сползала по склонам, сопровождаемая оползнями скального щебня, взбиралась на деревья, чтобы обозреть окрестности там, куда не могла пробраться. И постепенно она поняла, что Дэйма ошибалась, считая, как и все жители скальной деревни, что был здесь однажды, сотни или тысячи лет назад, город, рухнувший, заброшенный, ныне — источник строительного материала, прибежище всяких мелких тварей: скорпионов, пауков да ящерок. Маара стояла перед крепостной стеной, во много раз выше дома Дэймы и шириною с дом, перед стеной, сплошь покрытой резными изображениями каких-то войн. Люди с оружием, какого Маара никогда не видела, убивали других людей с таким же оружием. Много у людей было всякого оружия за все века. Дэйма говорила, что такое оружие изобрели, которым можно было вмиг целый город уничтожить. На стене правильный народ, населявший этот город, побеждал другой, неправильный народ. Правильность победителей ясно запечатлелась на их мужественных, исполненных собственной правоты лицах. Соответственно, побежденные выглядели мелко и жалко: трусливые гримасы, умоляющие взгляды, искривленные, искореженные отчаянием фигуры… В общем, рьяно, увлеченно убивали люди друг друга. Тут же другая стена, камни кладки мельче, пригнаны один к другому плотнее, но оштукатурены и тоже покрыты изображениями — на этот раз цветными. Тот же народ, те же широкие плечи и узкие талии, и снова воюют, убивают, хоть и иным оружием. Сколько сотен лет разделяют эти изображения? За это время, во всяком случае, люди изобрели прочную штукатурку, не отстающую от камня, научились изготавливать краски, не выцветающие и не осыпающиеся веками.

В другом месте Маара обнаружила развалины постройки, полузасыпанные стены которой изнутри украшали рельефы. Но практически на эту, покрытую рельефом стену строители взгромоздили — как будто продолжая ее — другую стену, белую, украшенную росписью. На самом же деле строитель верхней стены не знал о существовании нижней, погребенной под слоем земли, не интересовался ею. А впоследствии земля осыпалась, ее смыли ливни, и обнаружилась столь причудливая комбинация. Маара поняла, что город, украшенный множеством рельефов, разрушило страшное землетрясение, и новые дома зачастую сооружались поверх засыпанных. И этот новый, еще более роскошный город тоже уничтожило стихийное бедствие — и на этот раз люди не стали возрождать уничтоженное. Почему? Что с ними произошло? Куда они делись? Маара бродила по развалинам одна, даже ночью, хотя Дэйме эти ночные прогулки очень не нравились. Жуткое ощущение охватывало Маару, когда она думала об этих людях, строивших, хлопотавших, живших, не ожидая удара стихии.

И снова жизнь, полная забот, снова возводятся стены, художники смешивают краски, запечатлевают сцены насилия, сцены изобилия, зверей и людей… И вот, все они исчезли. Такие же люди, как она. И никто ничего о них не знает. Не в силах справиться с эмоциями, девочка обнимала Дэйму.

— Они просто сгинули… Они жили здесь так долго… А теперь мы о них ничего не знаем…

Но она уже больше не чувствовала себя маленькой и беззащитной. Обнимая Дэйму, девочка понимала, что она, Маара, теперь взрослая, а Дэйма — ее ребенок, нуждающийся в материнской защите и опеке. Обнимая Дэйму, Маара инстинктивно сдерживала порыв, чтобы не повредить ее старых костей, чудом державшихся вместе.