— Не обращай внимания, — отмахнулась Маня, — симуляция обыкновенная. Все революционера-героя из себя строит.

— Да нет же! Он… Он весь какой-то круглый, как… как резиновая кукла.

Мы с Маруськой склонились над негром. Выглядел он, прямо скажем, фигово: лицо округлилось до размеров баскетбольного мяча, шея вздулась, глаз не было видно вообще, зато нос и губы занимали добрую половину физиономии. На лбу Ингумбо проступил пот, а сам он тяжело дышал. Повязка врезалась в голову, как стринги в телеса толстой дамы. Увидев все это, Маня набросилась на Дашку:

— Это что такое?! Почему пленник в таком состоянии?! Ты же нарушаешь конвенцию! У него отек Квинке!

Я изумилась:

— Откуда про отек знаешь?

— Не помню, слышала где-то. Слово понравилось, вот я его и запомнила, — скривилась Манька и немедленно выдвинула предположение: — Дашка, наверное, чересчур туго голову негру обмотала, вот он и отек. Эх, Дарья! Ты бы еще на шею жгут наложила!

— Между прочим, я гинеколог, — огрызнулась Дашка.

Трудно ее заподозрить в злом умысле, я помню, как она старалась, когда приматывала листок растения к голове Ингумбо. Листок? Хм, я не ботаник, но даже мне известно, что в джунглях некоторые растения ядовиты. Не смертельно, конечно. Однако проблемы со здоровьем могут возникнуть. Эта неприятность, видимо, и произошла с Ингумбо.

Ни слова не говоря, я не без труда сняла с головы негра грязный лоскут. Листок рокового растения пришлось отдирать как пластырь. Сами знаете, какое это «приятное» ощущение. Правда, Ингумбо даже бровью не повел, а лишь негромко простонал. Наш медик — все-таки медик! — тоже сообразила, в чем причина необычного состояния негра. Она сняла с пояса пластиковую бутылочку с водой, щедро окропила бровь Ингумбо и, потрепав его по бесчувственной щеке, довольно заметила:

— Есть все-таки бог на небесах! Воздалось тебе, козел, за грехи твои. И это только начало…

— Жить будет? — с жалостью глядя на негра, поинтересовалась я. Мне действительно было его жалко. Молотили несчастного и свои, и чужие; колено прострелили — теперь полжизни хромать будет; еще и ядовитым растением «угостили». Это ж сколько испытаний выпало человеку!

— Будет, — скривилась Дарья, — но хреново-о!

Сразу видно, что ей плевать на эту самую Международную конвенцию.

— Ну, мы идем или так и будем кудахтать над этим полутрупом? — возмутилась Маруська.

Взоры всех присутствующих, исключая, конечно, вышеупомянутый полутруп Ингумбо, обратились на студентку. Покусав губы, она все-таки решилась:

— Ладно, все равно уже… Пошли.

Как-то мне не очень понравилась эта фраза. Что значит «все равно уже»? Кому все равно? И что Ленка имеет в виду? Маруська не позволила всерьез озаботиться этими вопросами. Она слегка подтолкнула меня в спину и с сожалением покачала головой:

— Много думаешь, Славик! Голова заболит. Топай давай…

Конечно, я подчинилась грубой силе, но тревожных мыслей не оставила. Ингумбо мы с собой не потащили — оставили приходить в себя на песке. В таком состоянии он все равно никуда не денется.

Чем ближе мы подходили к костру, у которого по-прежнему сидели девчонки, тем тревожнее ухало сердце. Не могли они не слышать нашего приближения: то Ленка, то Манька, а иной раз даже молчаливая домохозяйка окликали близняшек и Настасью. Не слишком громко, но девчонки все же должны были услышать, тем более что океан был относительно спокоен. Однако «амазонки» не спешили бросаться навстречу своим товаркам.

— Спят они, что ли? Или оглохли совсем? А может, марулы надрались? — строила предположения Маруся.