После чая было слишком жарко, чтобы зажигать лампу, и даже мисс Спроттс позволила огню в очаге погаснуть. Все окна и двери были открыты, чтобы впустить в дом прохладный вечерний ветер.

Ванделуп сидел на веранде с Макинтошем, курил сигареты и слушал, как Мадам Мидас играет «Песню венецианского гондольера» Мендельсона – сказочную мелодию, полную покачивания красивых лодок и ритмических движений волн. Потом, чтобы доставить удовольствие старому Арчи, она сыграла «Доброе старое время»  – чувствительный нежный напев, один из самых душераздирающих и волнующих в мире. Печальная мелодия плыла по комнате, и Арчи подался вперед со склоненной головой, вернувшись мыслями в поросшие вереском шотландские холмы.

А что теперь играет Мадам Мидас, что это – пронизанное скорбью, с печальным рефреном? Ах да, это же «Прощание с Локабером»  – горький плач изгнанника, оставляющего цветущую Шотландию далеко позади.

Ванделуп, занятый мыслями о Китти и не обращавший внимания на музыку, увидел, как две больших слезы скатились по суровому лицу Макинтоша, и подивился такому признаку явной слабости.

– Проявление чувств – у него? – цинично пробормотал он. – Ух ты, я бы скорее ожидал, что камень начал бы истекать кровью!

Внезапно печаль развеялась, и после нескольких хоровых песен Китти начала петь под аккомпанемент Мадам Мидас.

Гастон встал и прислонился к двери, слушая, как она исполняет очаровательный вальс Гуно из «Миреллы» – мелодию, похожую на птичье пение, к которой идеально подходил ее высокий чистый голос. Ванделупа порядком удивило, что эта невинная маленькая девица с такой легкостью исполняет сложный вальс. Ее трели были столь же быстрыми, сколь и верными, будто она обучалась в лучших школах Европы. Гастон не знал, что у Китти от природы очень гибкий голос и что Мадам Мидас обучала ее почти год. Когда песня закончилась, француз вошел в комнату, чтобы выразить юной певице благодарность и удивление.

Китти на то и на другое ответила взрывом смеха.

– Ваше горло – это целое состояние, мадемуазель, – сказал Ванделуп с поклоном. – А я, уверяю, слышал всех великих певцов современности, начиная с Патти .

– Мне удалось лишь чуть чуть ее подучить, – сказала миссис Вилльерс, с любовью глядя на мисс Марчёрст, которая стояла теперь у стола, краснея от похвал Ванделупа. – Но когда мы найдем «Жилу Дьявола», я пошлю ее в Италию учиться пению.

– И выступать на сцене? – спросил Гастон.

– Возможно, – загадочно сказала Мадам Мидас. – Ну, а сейчас, мистер Ванделуп, вы должны что нибудь нам спеть.

– Он поет? – весело спросила Китти.

– Да, и играет, – ответила хозяйка, покинув место у пианино и обняв Китти. – Спойте нам что нибудь из «Великой герцогини»!

Ванделуп покачал головой.

– Это слишком весело для такого часа, – сказал он, слегка проведя пальцами по клавишам. – Я исполню что нибудь из «Фауста».

У Гастона был приятный тенор, не очень сильный, но исключительно чистый и пронзительный, и он запел «Salve Dimora»  – изысканную мелодию, которая тронула сердце Мадам Мидас неясным желанием любви и привязанности. Грудь же Китти переполнили чувства, которых она никогда раньше не испытывала. Ее веселость исчезла, глаза смотрели на певца почти испуганно, и она теснее прижалась к миссис Вилльерс, как будто чего то боялась… А она действительно боялась.

Закончив петь арию из «Фауста», Ванделуп нырнул в буйную студенческую песню, которую слышал много раз в полуночном Париже, и закончил веселой маленькой шансонеткой Альфреда де Мюссе , которая, как он считал, особенно подходит к Китти:

Bonjour, Suzon, ma fleur des bois,

Es tu toujours la plus jolie?

Je reviens, tel que tu me vois,

D’un grand votage en Italie .