— Почему же она должна вызвать у меня злость, упрекая меня в той единственной добродетели, которой я действительно наделен? Вот если бы она обвиняла меня в жестокости и легкомыслии, тогда я, пожалуй бы, взорвался, но сам-то я точно знаю: я действительно эгоист и упрямец.

— А я бы так не сказал, — возразил Мэт. — Выходит, ты меня всю дорогу обманывал? Я всегда считал, что для тебя благо друзей превыше собственного и сроду ты не нападал ни на кого, от кого бы не исходило подлинной угрозы — тем более на муравьев. Что же до жестокости… знаешь, тут мне на ум приходит словечко «мягкосердечный».

— Благодарю, — почтительно склонил голову Стегоман. — Но в жестокости она меня не обвиняла, а укоряла за то, что я проявляю благоразумие и осторожность — а это чистая правда. Всякий, кто считает, что этим можно кого-либо оскорбить, это тот, с кем я долее не желаю водить знакомство.

Однако Мэт услышал, с какой болью были произнесены эти слова, какой потаенный гнев крылся за ними. Он понял, что самые последние слова его старого товарища весьма и весьма далеки от истины.

Антоний и Балкис остановились, хотя было еще далеко до полудня. Несколько минут они молчали и смотрели на темный лес, вставший на их пути. Потом Антоний сказал:

— Никогда не видел столько деревьев сразу. Это не должно меня пугать?

— Ни капельки, — ответила Балкис, глаза у которой радостно сверкали. — Знаешь, этот лес очень похож на тот, посреди которого я выросла. Прости, если тебе это не очень приятно, Антоний, но для меня это — словно возвращение домой.

— Ну… если ты считаешь, что это совсем не страшно, я тоже бояться не стану, — заявил Антоний и зашагал к лесу.

Как только они вошли под сень первых деревьев, Балкис восторженно вздохнула:

— Как здесь прохладно после зноя пустыни! Так влажно и как чудесно пахнет!

— Так темно, и воздух словно бы давит, — признался Антоний, опасливо оглядываясь по сторонам. — Неужели в низинах всегда так душно?

— Да, мой бедный друг. — Балкис обернулась и взяла Антония за руки. — Боюсь, это странствие для тебя — большое испытание, ведь ты так привык к сухому, разреженному воздуху гор.

— Что ж, я сам жаждал приключений, — вздохнул Антоний, — и не стану жаловаться на маленькие… неудобства. Знаешь, теперь я, пожалуй, начинаю понимать одного торговца. Он мне говорил, что после долгих, многолетних странствий понял: лучшее место на свете — его родная деревня.

Балкис постаралась унять чувство тревоги. Она снова мысленно повторила: «Он — мой друг, и я не имею никаких прав на него». Отвернувшись, она сказала:

— Пойдем! Прежде чем ты вернешься в свои горы, полюбуйся хоть немного на мои леса!

Однако миновала четверть часа, и даже Балкис почувствовала, что в лесу есть нечто враждебное. Она встревоженно взглянула на Антония и увидела, что тот крепко сжал губы. Ее спутник явно решительно боролся со страхом.

— Я прочту заклинание, призванное защитить нас, — сказала девушка.

Антоний кивнул. Было видно: он обрадовался тому, что и она ощущает опасность.

— Мудрое решение, — негромко проговорил он. Балкис немного подумала и произнесла:

Как обычно, она запнулась перед последней строкой, и Антоний заверил ее:

— У меня есть на уме окончание.

— Я так и думала, — кивнула Балкис и одарила его лучистой улыбкой. — Прибереги его до нужного мгновения.

— Так я и сделаю, — улыбнулся в ответ Антоний.

Они продолжили путь, с каждым шагом ощущая, как нарастает невидимая враждебность.