Оглушительно взревев от боли, лев повалился набок.

Балкис бросилась к Антонию и начала превращаться из кошки в девушку.

Муравей пошел в атаку. Лев замахнулся на него здоровой лапой, но муравей, приплясывая, избежал ударов и вскоре сомкнул жвала на шее хищника. Зверь запрокинул голову, попытался сбросить надоедливое насекомое, но муравей все еще был голоден и упрямо кусал льва. Наконец удар тяжелой лапы попал в цель, и муравей закувыркался по траве. Однако он тут же перевернулся, встал на лапы и приготовился к очередному походу за едой.

Балкис подхватила Антония под мышки и потащила к лесу.

Лев, лежа на боку, пытался отмахнуться от муравья, но не удержался и повалился на спину. Муравей запустил жвала в его грудь. Хищник взревел от дикой боли, поднял задние лапы, принялся лягаться. В сторону отлетел кусок панциря муравья, а потом и он сам. Однако при этом в его жвалах остался большущий кусок львиного мяса. Стеная от боли, лев попробовал перекатиться на живот, чтобы встретить и отразить очередную атаку врага, но муравей ловко проскользнул между лапами противника, ринулся на запах крови и принялся кусать и рвать края раны, зияющей в груди льва. Захрустели ребра, и вскоре муравьиные жвала добрались до сердца врага. Огромный зверь в последний раз судорожно закашлялся, его тело затряслось в предсмертных судорогах, он в последний раз брыкнул задними лапами и… оторвал туловище муравья от головы. Еще несколько секунд жвала перемалывали плоть — казалось, насекомое не поняло, что у него уже нет тела, что он уже, по сути, мертв. Но вот наконец челюсти безжизненно сомкнулись, а лапки на отброшенном в сторону туловище перестали шевелиться. Противники, убившие друг друга в жестокой схватке, неподвижно замерли.

Но Балкис этого не видела. Ее тревожило совсем другое.

— На помощь! — крикнула она, забыв о какой бы то ни было предосторожности. — Помогите мне — все, кто только слышит меня! Мой любимый умирает!

Она опустилась на колени рядом с истекающим кровью Антонием, прижала ладонь к его сердцу, услышала, как неровно оно бьется, и с тоской и страхом осознала, как сильно на самом деле она любит его.

Глава 23

— Какая чепуха! — послышался скрипучий голосок. Балкис перестала рыдать и обернулась, изумленно вытаращив глаза.

— Видала я дохлых рыб, дохлых крыс и дохлых ящериц, барышня, — продолжал звучать странный голос, — и уверяю тебя, что тот мужчина, над которым ты так жалобно причитаешь, не похож ни на кого из них — ни на рыбу, ни на крысу, ни на ящерицу, и если на то пошло — на дохлого он тоже мало смахивает.

Балкис не в силах была вымолвить ни слова. Голос принадлежал… птице!

— Что же до того, что он — твой возлюбленный, — невозмутимо продолжала птица, — то это единственное, чем можно оправдать твое неразумное поведение. Вот мы, птицы, на счастье, от такого застрахованы, зато мне не раз случалось видеть, как неразумно поступают глупые бескрылые, как все они превращаются в сущих остолопов.

Птица была необычная — с удивительно яркой окраской: зеленая, с большим кривым красным клювом, красными лапками и красной ленточкой вокруг шеи. Балкис помотала головой и мысленно внушила себе: «Если ты умеешь говорить по-кошачьи, то почему бы и птице не разговаривать?»

— Что ты знаешь о любви, птица?

— Вполне достаточно, чтобы сказать: любишь его, так стань близка с ним и покончи с этим раз и навсегда! — строптиво ответила птица. — И говорить-то не о чем!

Балкис густо покраснела и вернулась взглядом к Антонию. К ее радости, он начал дышать ровнее, приоткрыл глаза и заморгал. На его груди краснели четыре глубокие кровавые царапины, оставленные когтями льва, а на щеке темнел синяк. О, как он пострадал, пытаясь защитить ее! Охваченная страхом за его жизнь, Балкис осторожно просунула руку под рубаху Антония и ощупала ребра.