|
Дождь падал тяжелыми каплями: я застегнул плащ, поднял воротник и пошел дальше. По голове у меня стекали струйки воды, земля под ногами превратилась в бурую жижу, вокруг барабанили, подпрыгивали и разбивались брызгами капли, травинки танцевали как живые. За моей спиной монастырь прижался к земле, как большой зверь. Теперь дождь зачастил, ветер размахнулся и дал мне шлепающую, сырую оплеуху. Я снова рассмеялся и вдруг понял, что стою под темным, журчащим ливнем. Казалось, весь воздух между мною и небом превратился в обрушивающиеся потоки воды; весь мир хотел раствориться. Скоро я вымокну до нитки. И все-таки я не пошевелился.
Отец Фасбиндер сидел за письменным столом. Перед ним стояла пишущая машинка; клавиши пощелкивали у него под пальцами. Когда я вошел, он опять не повернул голову, и мне опять стало не по себе, как уже было однажды. – Входи, Артур! Садись! – Как ты узнал, что это я? – Он ждал, что я об этом спрошу. Он был явно польщен: – Я не узнал. Я только предположил. Ну и как было в Айзенбрунне? – Трудно сказать… – Странное ощущение, правда? Я побывал там один раз, много лет назад, и чуть с ума не сошел. Трудно было переносить тишину? – Да, особенно по ночам. Она журчит, как текущая вода. – Так кровь шумит в ушах. – Ах вот как. Как просто. – Почти все на свете просто, Артур. Я сел, нервно потирая руки, и подождал. – Ну и что? Подействовало? Сны все еще мучают? – Нет, прошло. – Хорошо. Значит, ты больше в себе не сомневаешься? Теперь ты знаешь, чего хочешь? – Да. Я не хочу быть священником. Что-то в его лице застыло. Руки приподнялись над клавиатурой машинки, на мгновение замерли в воздухе и снова легли на клавиши. Сердце у меня сильно билось: наконец я заставил себя это произнести. Этот миг стоил мне двух бессонных ночей. Но теперь он позади. Я действительно это произнес. – Что ты сказал, Артур? – Ты… ты правильно меня понял. Я… я не хочу быть священником. Теперь не хочу. Он медленно откинулся на спинку стула и повернулся ко мне; взвизгнули пружины кресла. Его фигура вдруг показалась мне худой и резко очерченной. Я не решался на него взглянуть и смотрел на коричневые кожаные корешки книг за его головой. Имена авторов, тисненные золотыми буквами. Одинокий луч света упал сквозь неплотно заделанное потолочное окно, наискось пересек комнату и провел на стене светлую окружность. – И что же, – спросил он, – заставило тебя передумать? – Трудно сказать… За последние недели у меня появилось чувство, что я изменился. Такое ощущение, будто… – Это из-за женщины? – Нет! – крикнул я. – Правда же нет! Это глупо, наконец! – (Солгал ли я тогда? Я спрашиваю тебя: солгал?) – Ах вот как. Тогда мы, вероятно, выбрали другое поприще. Ты предпочел стать фокусником в варьете. – Нет, ни за что! – (И тут, клянусь, я говорил правду!) – Это… недоразумение. Я просто осознал, что не гожусь для… – Если бы мы полагали, что ты нам не подходишь, я бы здесь сейчас с тобой не говорил. По этому поводу можешь не беспокоиться! – Нет, не в этом дело. Внутри луча был заключен рой серебряных пылинок, они танцевали в такт неощутимому сквозняку. – Ты совершаешь ошибку и когда-нибудь будешь раскаиваться. Подумай, что ты делаешь! Если ты сейчас уйдешь, то вскоре поймешь, что был не прав, но все-таки не вернешься. Ведь ты высокомерен, Артур. – Я тебе объясню… – Ты не обязан ничего объяснять. |
