— Ну хоть на газ ты можешь нажать? — проворчала я.

— И влететь в какой-нибудь МФП? Они движутся, уточняю на тот случай, если вы не заметили.

Я это заметила, и это казалось мне крайне нечестным. Статичные порталы были предсказуемы, но последние два МФП на нашем пути в ирландскую глубинку не были закреплены и парили в нескольких футах над землей, подгоняемые ветром. Было довольно сложно не попасть в стационарный МФП. Но попытки уклониться от дрейфующего портала напоминали маленькие танцы, которые порой случаются на улицах: вы сталкиваетесь с кем-то и одновременно с ним шагаете то влево, то вправо, пытаясь друг друга обойти. Вот только в случае с парящими МФП казалось, что они хотят танцевать. Хотят вас обнять. И проглотить.

— Чтобы оторваться от последнего МФП, нам понадобилось сорок минут.

Беда в том, что выбраться из них непросто. Как только портал проглатывал добычу, он, казалось, хитро изменялся, пряча место входа. Чтобы нащупать выход, нужно было потрудиться.

— Ладно, — согласилась я.

Мне было скучно, тревожно и не терпелось добраться до коттеджа старой женщины. А мы ползли к нему целую вечность, громыхая на «альфе».

Я осмотрелась в «хаммере» и заметила на заднем сиденье кейс для компакт-дисков. Интересно, что слушает Бэрронс, когда остается один? Я включила магнитолу. Роб Зомби заорал:

Ад не любит таких. Дьявол отвергает, Дьявол отвергает…

Бэрронс выключил музыку.

Я приподняла бровь.

— Бэрронс, а ничего банальнее ты выбрать не мог?

— «Банальность» — это всего лишь еще одно слово, которое СМИ затрепали до того, что простые люди — а это и вы, мисс Лейн: простая, — его уже не воспринимают, и чаще всего себе же во вред, потому что стали не способны узнавать опасность, глядящую на них из глаз дикого животного или поверх заряженного ствола.

— Я не отношусь к «простым», и ты это знаешь. — Ни за что не признаюсь, что он прав. Зеркальные нейроны играли с нами в забавные игры, заставляли мысленно проживать то, на что мы смотрим, работали и тогда, когда мы действовали сами, и тогда, когда мы только наблюдали за чужими действиями, и потихоньку делали нас нечувствительными. Но кому нужны СМИ для потери чувствительности? Что со мной случится через несколько месяцев? Да я стану нечувствительной ко всему. — На себя посмотри. Хитро сделанный говнюк.

— Хитро сделанный. Вы думаете, что есть такое понятие, мисс Лейн?

— Кем был ребенок? — спросила я.

Некоторое время Бэрронс молчал. Затем изрек:

— Вы задаете абсурдные вопросы. Что я чувствовал?

— Горе.

— И что вам даст нечто настолько тривиальное, как имя ребенка, или то, какое он имел ко мне отношение, или нечто еще?

— Может, это поможет мне понять тебя.

— Он умер. Я горевал. Конец истории.

— Но ведь все не так просто, Бэрронс? — прищурилась я. — И это не конец истории.

— Попробуйте, мисс Лейн. Только попробуйте.

Я благодарно склонила голову. На самом деле я не пыталась всерьез пробраться через защиту в его сознании, но он это ощутил.

— Вчера я отпустил вас с миром. А вы рылись в моей голове.

— Ты сам меня пригласил. Сам терся о мое сознание.

— Я пригласил вас на бойню. Но не туда, куда вы отправились после нее. За это нужно платить. И не думайте, что я вас от этого избавил. Я просто отсрочил приговор.

Я задрожала на клеточном уровне, отказываясь узнавать эмоцию, которая окрасила его слова.

— Попробуй, Бэрронс, — передразнила я. — Только попробуй.

Он ничего не сказал.