Словно в тумане, Фрэнсис почувствовала, как ее потянули за руку, вон из конюшни. Она мало что сознавала, и это было, конечно, очень глупо, но странное состояние продолжалось, и справиться с ним было невозможно. Горячие волны внутри нее набегали и таяли, легкая судорога сводила бедра, она не знала, что за выражение сейчас у нее на лице, и потому шла покорно, не поднимая головы. Когда за спиной хлопнула дверь, Фрэнсис сообразила, что оказалась в запаснике.

Голос мужа, необычно мягкий, произнес ее имя. Она подняла затуманенные, расширенные глаза.

Потом он повернул ее и прижал спиной к своей груди, руки скользнули по мешковатой одежде мальчишки-подростка. Фрэнсис хотела протестовать или хотя бы отстраниться, но ее тело не только не разделило ее слабый протест, оно внезапно обрело отдельную волю и неясную, но мощную потребность. Оно самовольно качнулось навстречу, когда пальцы нащупали ее естество сквозь мягкую ткань брюк, и охотно подчинилось ритму их движения.

Она не заметила, как рука оказалась под одеждой, но при первом же прикосновении попыталась вырваться с тихим криком, полным жалобы и просьбы. Другая рука тотчас прижала ее поперек груди, не давая вырваться. Не понимая собственного безумия, мучаясь жаждой, названия которой не знала, Фрэнсис начала едва слышно всхлипывать от сладкого ужаса. Бог знает почему она становилась все более горячей и влажной, впервые за всю свою жизнь.

Ей смутно слышалось громкое дыхание над ухом, но было совершенно не до этого, потому что его пальцы как раз нашли ее соски, и они тоже были странные, твердые и необычно чувствительные.

И это все длилось, длилось, пальцы Хока двигались все быстрее, в каком-то диком ритме, и она отвечала инстинктивными толчками, словно изначально знала не разумом, а телом.

— Хорошо… — шептал голос, — хорошо… двигайся, двигайся…

Широко раскрытые глаза Фрэнсис смотрели на стену с упряжью и седлами, но видела она блестящие от пота тела лошадей, их сталкивающиеся крупы и налитые кровью дикие, прекрасные глаза. Это было, было прекрасно! В ответ на это видение, в ответ на движение ласкающих рук она одновременно открывалась и напрягалась все сильнее, до невыносимого стеснения, которое хотелось разорвать, как стягивающую сеть. Она хотела чего-то, угадывая, что оно принесет еще большее; чем то, что уже происходило с ней, она хотела… хотела…

— Милорд! С вами хочет поговорить мистер Белвис. Милорд!

Приглушенный дверью голос конюха ворвался в мир, где пребывала Фрэнсис, как громовой раскат. Она разом почувствовала себя свободной от объятий, от прикосновений и от видений. «Дьявольщина… вот дьявольщина!» — прорычал голос мужа, только что мягкий и ласковый.

Фрэнсис развернули за плечи. Она тихонько дрожала, выражение испуга и надежды застыло на лице.

— Иду! — крикнул Хок конюху и привлек ее к себе, едва касаясь ладонями лопаток.

— Все хорошо, все просто прекрасно, — сказал он негромко, на секунду прижавшись поцелуем к ее влажному лбу. — Чертовски жаль, что так получилось, но ты подошла очень, очень близко.

«Близко к чему?!»

— Голова не кружится? — спросил Хок улыбаясь (он все знал, а она — нет!).

Фрэнсис ощутила внезапный приступ глубочайшего смущения. Господи Боже, что это они только что делали! Как она теперь станет смотреть мужу в лицо? Она могла только отрицательно помотать головой в ответ.

— Мне придется выйти к ним, а вот тебе лучше остаться. Выйдешь, когда придешь в себя окончательно.

Это было очень кстати — остаться одной. К тому же Фрэнсис была уверена, что ноги в любом случае отказались бы ее держать.