|
Есть вещи иррациональные, не подвластные формальной логике. — Едко усмехнувшись, фон Третнофф опустился на нагретое место, трубкой нарисовал в воздухе замысловатую фигуру. — Скучно было. Да потом этот мерзавец все бубнил: «Не курите, не курите, здесь не положено». — Он вдруг зашелся противным, хлюпающим смешком. — Вот я и положил. Пускай отдохнет, потом реанимируем. — Удивляюсь я вам, Людвиг, откуда такая страсть к разрушению? — Барченко снял кожаный картуз, бросил на кресло. — Не любите вы людей. — Ах, любезный Александр Васильевич, Александр Васильевич! Лет двадцать уж вас знаю, а вы все такой же неисправимый идеалист! — Фон Третнофф перестал смеяться, в глазах его зажегся яркий, сатанинский огонь. — Оглянитесь вокруг, посмотрите, в каком мире мы живем. Все покрыто мраком непроницаемого невежества. Сила — это все. Права не существует, все находится в хаосе нравов, обычаев, законов, оставшихся еще со времен Римской империи. Между слабыми и сильными нет даже борьбы, есть только уничтожение первых. Существует лишь ненавистное, незаконное неравенство между господами и служителями, победителями и побежденными. Это фиктивное право животной, грубой, слепой силы — право, которое не что иное, как несправедливость, — будет существовать до тех пор, пока не появится истинное право, основанное на разуме. Одним словом, я за все, что разрушает этот поганый. мир, созданный богом зла, мрака, суеверия, богом, преследующим человечество, богом, которого незаконно воспевают в Библии. Истинный творец — это Сатана, и единственное, что привлекает меня в большевиках, — они отродья дьявола. Он вновь разразился своим мерзким, булькающим смехом, поперхнулся табачным дымом, визгливо закашлялся. — Я, дорогой коллега, читал ваш труд о влиянии вселенских ритмов на судьбы человечества. Проникновенно написано, со знанием дела, с душой. Только, может быть, разумнее плюнуть и на солнце, и на зодиак, и на туманность Андромеды и вибрировать в унисон с тем, кто реально правит нашим миром? Не угодно ли вам узнать, отчего мое восьмилетнее чадо весьма хорошо собой и уже говорит на трех языках, а ваш покорный слуга, хоть и разменял шестой десяток, бодр, свеж и не чуждается женского общества? Кстати, мои шер, на Елоховской, у рынка, открылся чудесный бордель, там такие бутоны, чуть старше моей девочки. Не захаживали случаем? Нет? Так, может, прямо сейчас исправим это упущение? Черта ли собачьего нам играть в угадайку в этом черном склепе? Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus[13], ну же, коллега! Via sacra — Wein, Weib und Gesang[14]. Фон Третнофф гримасничал, кривлялся, вел себя словно дешевый паяц, однако Барченко явственно ощущал его преступную, бьющую через край железную волю. — Не стоит беспокоиться, Людвиг, мне нравятся зрелые женщины. — Он брезгливо скривился, выудив из кармана платок, промокнул вспотевший лоб. — Будите дежурного и по домам, толку сегодня все равно не будет. — Как скажете, коллега. — Поднявшись, фон Третнофф облачился в длинное, мешковатое пальто, надел странную, с высокой тульей шляпу и, выбив трубку прямо на стол, неторопливо пошел к дверям. По пути он задержался возле спящего чекиста, с ухмылочкой похлопал его по плечу: — Вставай, труба зовет, — и уже на пороге подмигнул Барченко: — Оревуар, дрожайший коллега. Гекам Адонай! В нелепом своем наряде он напоминал злобного средневекового чернокнижника. Барченко промолчал. Ему ли, посвященному розенкрейцеровской степени, не знать, что «гекам Адонай» — «месть Адонаю» — девиз тридцатого масонского звания? Да, этот мир несовершенен и несправедлив. Да, Адонай — это бог мрака, зла, суеверий, заблуждений, постоянно преследующий человечество. Да, он выгнал людей из рая, издевался над ними, предавал смерти, топил, сжигал, обрекал на произвол диких зверей. |
