— Ах, Франц! — вскричал барон, — не больно-то приятный сон ты себе уготовил.

— Увы, — сказал художник жалобным голосом, — ничего не поделаешь, судьба частенько нас карает, да как! Вот и у меня тоже бывали страшные, мучительные, жуткие сны, от которых я обливался холодным потом и был сам не свой.

— Рассказывай, не томи! — воскликнул Оттмар. — Хотя бы и в пику твоей теории.

— Ради всего святого! — взмолилась Мария. — Вы что же, вовсе не имеете ко мне снисхождения?

— Нет! — решительно отвечал Франц. — Снисхожденья отныне не будет! Я тоже видел страшные сны, как и всякий… Не я ли был приглашен на чаепитие к княгине Амальдасонджи? не надел ли ради такого случая сюртук с позументом и вышитый жилет? не говорил ли на чистейшем италианском — lingua toscana in bocca romana, - не был ли, как и подобает художнику, влюблен в эту прелестную даму? не говорил ли ей самые возвышенные, самые прекрасные, самые поэтические комплименты, когда случайно посмотрел вниз и, к ужасу своему, обнаружил, что хотя и облачился тщательнейшим образом в придворный мундир, однако ж забыл надеть панталоны? — И не успели слушатели рассердиться на этакое неприличье, как Биккерт с воодушевлением продолжил: — Господи! ну что еще сказать об иных адских муках моих снов! Не видел ли я себя вновь двадцатилетним юношей, не горел ли желанием танцевать на бале с благородными девицами? Не истратил ли последние деньги, чтобы перелицевать старый сюртук, придавши ему некоторую новизну, и приобрести пару белых шелковых чулок? Когда же я наконец благополучно очутился у дверей залы, блистающей тысячами огней и полной разодетой публики, и отдал свое приглашение, коварный привратник отворил подобие крохотной печной дверцы и с дьявольской учтивостью произнес, что, мол, покорнейше просит входить, ибо в залу ведет именно эта дверца! Но все это безделица рядом с кошмарным сном, который напугал и истерзал меня минувшею ночью… Ах, я был листом отменной бумаги, сидел точнехонько посередине в виде водяного знака, и некто — собственно говоря, знаменитый на весь мир поэт, но, так уж и быть, я не стану называть этого сквернавца по имени, — сей некто, вооружась немилосердно длинным, дурно очиненным и щербатым индюшачьим пером, корябал по мне, горемыке, записывая ужасные нескладные вирши. А другой пакостник, анатом, однажды себе на потеху разобрал меня на части, будто манекен, а потом ставил на мне свои дьявольские опыты… К примеру, что будет, ежели нога вырастет у меня на затылке или правая рука составит компанию левой ноге!

Барон и Оттмар прервали художника громким хохотом, серьезного настроения как не бывало.

— Ну, что я говорил? — молвил барон. — Старина Франц для нашего маленького семейного кружка сущий mâitre de plaisir! С каким пафосом начал он свою речь об нашем предмете — тем замечательней было действие юмористической шутки, которую он нежданно-негаданно отпустил под конец и которая, будто взрыв, силою разрушила нашу торжественную серьезность; в мгновение ока мы вернулись из призрачного мира духов в реальную, живую, радостную жизнь.