Тема была запретная и потому крайне интересная. Как взрослый, уважающий себя человек, Марк не мог спросить об этом прямо, однако в кое-какую специальную литературу заглянул. К своему разочарованию, он обнаружил, что объясняется подобная тяга к Синдии довольно просто. Никакого физиологического запрета на половое общение брата и сестры не существовало. Антропологическое — да! Но главным образом — социальное! Таким образом древняя семья, род, племя регулировали здоровье потомства. Для этой цели существовали сложнейшие системы учета родства, но с тех пор, как человечество вступило в историческую эпоху, это табу уже действовало как безоговорочное только благодаря системе тех древнейших запретов. Вот почему общение с Мадлен ему казалось в высшей степени грязным и недостойным скотством, а любовь к Синдии нисколько не угасла. Дело в том, что Мадлен он помнил с раннего детства, она была его сестра «как таковая», а о родстве с Синдией он узнал только недавно, да и то это был вопрос спорный. Социальный запрет еще не успел сформироваться в нем, тем более что он просто-напросто любил эту женщину.

Их все время тянуло друг к другу, и с годами это чувство не ослабевало. Вот и на этот раз он любил ее долго, томительно и никак не мог оторваться от нее. Наконец он перевернулся на спину — лежал, отдыхал. Мысли же Синдии были прикованы к тому миниатюрному устройству, которое было спрятано глубоко в ее лоне и которое можно было включить особым мысленным сигналом. Ей тоже достанется, но в одном она была уверена — он не почувствует боли.

Если она решится, ему будет небольно.

Если только она решится…

Но был ли у нее выбор? Марк постоянно твердил одно и то же — у меня нет выбора. У нас нет выбора!.. Он сам не заметил, как загнал любимую женщину в ту же ловушку. Он тоже не оставил ей выбора.

Они лежали обнаженные и пили шампанское. Спальню освещали свечи и легкое, невесомое лунное сияние, которое струилось из распахнутого окна. Из сада густо тянуло ароматами цветов и трав, благодатной в этих краях сыростью.

Было хорошо… В кустах заливались какие-то пичуги, дом слегка качнуло, потом толчок повторился — здесь, на Оканагоне, местные жители даже не замечают подобных сотрясений. Со стороны внутреннего дворика донеслось металлическое звяканье и стеклянный звон. Это, по-видимому, вздрогнула хрустальная люстра в столовой…

— Знаешь, я должна сказать тебе кое-что насчет Ментального человека, — сказала Синдия.

— Что же?

— Я была очень удивлена, когда ты не бросился прямо сразу запасаться клетками после того, как случилось несчастье. Особенно после того, как Джеф и Кеоги признались, что ты намеревался так поступить. Конечно, ты пересмотрел конфигурацию наступательного метаконцерта так, что теперь в нем могли быть задействованы взрослые операнты, но, как ты уже признался, новая структура куда менее эффективна, чем раньше. И все равно ты решил теперь не использовать Ментального человека? Совсем его исключить?

Марк тут же поставил мысленный экран.

— Это все из-за нехватки времени. В случае, если восстание затянется, то новое поколение Ментальных парней еще примет в нем участие. Это наш важный стратегический резерв. Но тут передо мной встала трудная моральная дилемма. Я никак не могу решить ее.

— Ты и моральная дилемма? — Синдия даже привстала на локте, заглянула ему в глаза. Свет надежды коснулся ее. Может, он и в самом деле догадывается, что подобное обращение с детьми, вся эта энцефализационная процедура, все эти электроды в головах несмышленышей, заведомое, без всякого согласия с их стороны превращение их в монстров — дело чудовищное и невозможное для человека, какими бы целями он ни прикрывался? Неужели у него тоже разыгралась совесть, неужели у него хватило рассудка задуматься: что же я делаю, лишая их тел? Кого готовлю?.