Анн деликатно принялась расспрашивать. Я рассказал ей о ранних годах жизни моего брата, о более чем странном отношении ко мне. Потом разговор увял — мне было тяжело вспоминать всякие скверные подробности. К тому же чем дальше, тем отчетливей до меня доходило, что, даже если Анн ошибается, все равно в ее словах что-то есть. Собственно, в ее словах таилась разгадка, но как я мог вот так сразу принять ее ?!

Между тем она нарезала хлеб, сыр, копченую лососину, взбила яйца с молоком — наверное, собиралась приготовить омлет. Так и оказалось. Теперь она разгуливала по кухне в белой блузке, черной юбке и в фартуке. Отощала за то время, что мы не виделись, — словами не передать.

Я попросил Анн объяснить мне, как функционирует расщепленное сознание. Как безумная Фурия могла овладеть сознанием такого тихого и не отличающегося претенциозностью человека, как Дени Ремилард?

— В каждом случае все происходит по-разному, — ответила Анн. — Но на мой взгляд, корни душевного заболевания отца следует искать в его прошлом. По большей части его внутреннее «я» находится под полным контролем рассудка. И тогда перед нами заслуженный профессор метапсихологии, лауреат Нобелевской премии, уважаемый теоретик и писатель, любящий и любимый муж, ваш собственный племянник и приемный сын, отец Поля, Мориса, Северина, мой и Катрин, Филиппа. Но иногда — я не могу сказать, почему это происходит, — его вторая ипостась вдруг просыпается и скручивает этого достойного гражданина в бараний рог до такой степени, что он даже не осознает, что с ним творится. Его обыденное, вполне миролюбивое «я» превращается в нечто, истекающее болью и ненавистью. Сознание преображается, его заполняют жажда убийства, он бредит насилием, его охватывает мания величия. Это второе «я» напрочь отделено от первой ипостаси. Они не знаются друг с другом. При этом свихнувшееся «я» вполне может оформиться в целостную личность, обладающую целевыми установками, противоположны ми тем, которые исповедует обычное эго. Оно может быть даже куда более сильным в метапсихическом отношении, потому что имеет возможность пускать в дело скрытые резервы рассудка.

— Фурия!.. — воскликнул я. — Она же назвала себя Фурией!.. Я же был там, когда эта пакость возникла… «Я — неизбежность», — заявило чудовище. Я никогда не понимал, что бы это могло значить.

— Второе «я» Дени не могло безо всякой причины назвать себя подобным образом. Теперь мне многое стало понятным. Отец получил классическое образование, а фурии и эринии в классической древней мифологии являются богинями разрушения и мщения тем, кто виновен в насильственном нарушении порядка, установленного в мире.

— Sacre nom d'un chien, — буркнул я.

— Дед, не можешь ли ты припомнить какой-нибудь случай из жизни отца, который мог бы подтвердить мой диагноз?

Я вытер вспотевший лоб носовым платком и попытался сосредоточиться.

— Разве что случай, который произошел с ним трехлетним. Это было в 1970 году. В ту пору я имел серьезный разговор с Доном и Санни насчет сверхчувственных способностей малыша. Пора было что-то предпринимать… Они разрешили мне заниматься с ним, чтобы он научился управлять своими мыслями. Как-то раз Дон явился домой совершенно пьяный, и его так и тянуло сделать кому-нибудь пакость. Он решил подшутить надо мной и подсыпал мне в чашку с какао ЛСД, однако Дени, невинное дитя, все мне рассказал. Посмотрела бы ты на Дона! Он готов был кирпичи обо… ть! Начал гоняться за мальчишкой — ремнем, что ли, хотел его отстегать или еще что… И тогда этот кроха применил к нему ментальную силу. Сжал его — тот словно в тиски попал, перепугался до смерти. И вдруг малыш заявляет: «Папа не будет лупить меня».