Опасения, которые вызывали у него происки большевиков, не мешали ему втаптывать в грязь по любому поводу в «Новой жизни» французских и английских капиталистов и империалистов, которые одни были в ответе, по его мнению, за войну. Возмущенный этими непрекращающимися нападками, Шарль де Шамбрен, первый секретарь французского посольства, нанес ему визит с целью жалобы и застал его сидящим за рабочим столом со страдальческим и потерянным видом. «Я был поражен его огромным лбом, – напишет он. – Три задумчивые морщины выгравировали на нем его печали – третья соединяла его взлохмаченные брови. Как печальны были эти глаза!.. Он производил впечатление человека странного, безвольного, который слишком поздно познал негу роскоши и который видит с тревогой, что его прирученный гений, оттесненный благополучием, покидает его. Гений комфорта не любит».

Когда Шарль де Шамбрен стал упрекать Горького в том, что тот ведет оскорбительную кампанию против Франции в своей газете, Горький заверил его, что дело, без сомнения, в ошибках перевода, что Франция ему «как мать», но ему ненавистна эта «окаянная война», эта бесчестная бойня. «Перестаньте воевать, – сказал он в заключение. – Россия достаточно велика, чтобы дать Германии в обмен провинцию более обширную, чем та, о которой вы мечтаете. Какое значение имеют территории! Важно лишь счастье людей!» На встрече присутствовала «прекрасная мадам Андреева» «со своей обволакивающей улыбкой», а также приемный сын Горького, лейтенант Зиновий Пешков, специально приехавший из Франции сопровождать дипломата. Зиновий Пешков слушал своего отца с огромным волнением. «Я смотрю на Горького, – также напишет Шарль де Шамбрен, – кажется, что он меня жалеет, жалеет себя, жалеет своего сына Пешкова». Мария Андреева принесла чай с пирожными и медом. После чего Горький надписал одну из своих книг для Зиновия Пешкова и проводил гостей до двери со словами: «Забудем наши мелкие разногласия; они не имеют значения…» На улице Зиновий прочитал дарственную надпись: «Моему нежно любимому сыну, ставшему – возможно ли это? – французским шовинистом».

Тем временем на фронте наступление русских, которого требовало правительство Керенского, обернулось катастрофой. Перспектива четвертой по счету зимней кампании – в грязи, снегу, на морозе – переполнила чашу терпения солдат, и они покидали свои позиции, штурмом брали поезда и возвращались к себе домой. Большая часть заводов бастовала. Голод выкашивал целые деревни. В ситуации, настолько благоприятной для всеобщего выступления, Ленин, тайно вернувшийся из Финляндии, отдал распоряжение 25 октября 1917 года начать вооруженное восстание. Большевистские комиссары являлись в казармы и арсеналы, чтобы призвать солдат и рабочих отныне слушаться только решений Совета. Повсюду срывали и топтали ногами имперские эмблемы: это было настоящее избиение двуглавых орлов. Чтобы противостоять повстанцам, правительство Керенского, укрывшееся в Зимнем дворце, собрало несколько полков – более или менее верных. После десяти часов борьбы большая часть стратегических точек была уже в руках восставших. Крейсер «Аврора», вставший на якорь посредине Невы, стрелял по Зимнему дворцу вхолостую, раскачивая люстры в зале, где заседало Временное правительство. Керенский скрылся в автомобиле с британским флагом, якобы чтобы найти подкрепление за пределами города. Толпа повстанцев захватила величественное здание штурмом, прикрывшись несколькими юными курсантами и солдатскими женами. Министры, взятые на месте, были отправлены в Петропавловскую крепость. Победа большевиков была полной. А Ленин, назначенный председателем Совета народных комиссаров, обрел отныне абсолютную власть.

Горький же отнюдь не перестал выражать свое беспокойство по поводу политических устремлений победителей.