И три недели в госпитале стали для меня настоящим адом. Я готов был покинуть стены больницы сразу после перевода из реанимации в обычную палату, но генерал Башар выставил охрану у дверей, безапелляционно уведомив, что пока все соучастники Кадера и Видада не окажутся в тюрьме, мне, как основному свидетелю, безопаснее находиться под круглосуточным надзором военных. Физически мне становилось лучше, молодой организм быстро восстанавливался под наблюдением лучших медиков страны, чего нельзя сказать о внутреннем состоянии. Я снова чувствовал себя загнанным в клетку, и никакие обещанные генералом государственные награды не стирали этого ощущения. Любая связь с внешним миром — под запретом. Никаких сообщений и личных звонков. В качестве компенсации за моральные мучения меня ежедневно информировали о том, что происходит с моей семьей. И поступающие данные только усугубляли ситуацию.

О том, что вытворила Аида, мне сообщили только через неделю, видимо, предварительно взвесив все риски. Во время последнего нашего разговора она вела себя странно, но все равно у меня в голове не укладывалось, что тихая Аида пыталась отравить Лейлу, напала с ножом на Эйнин. Как она посмела? Я спас её однажды, защитил от позора, привел в свой дом, дал свое имя и жизнь, о которой она и мечтать не могла. Я содержал ее брата и его семью… Моя наблюдательность и внимательность к деталям в ситуации с Аидой дали сбой в силу самонадеянности и уверенности в ее абсолютной покорности. Я чувствовал себя хозяином положения, никогда не наблюдал за второй женой со свойственным мне пристрастием, хотя стоило. Особенно после того, как Аида опоила меня травяным отваром с неизвестным составом.

Моя неосторожность чуть не стоила Эрике и Лейле жизни. С тяжелым сердцем я вспоминал, как высмеял опасения Эйнин о том, что мои жены возненавидят ее. Так и вышло. Угроза затаилась не только за стенами дома, но и внутри, и меня не оказалось рядом, чтобы предотвратить трагедию. В тот же день, когда я узнал о выходке Аиды, мне по требованию предоставили доступ к записям с камер видеонаблюдения, и я воочию увидел, как разворачивались события. Моя Медина оказалась не из робкого числа, она не растерялась и в одиночку смогла не только постоять за себя, но и помочь Лейле. Но это я должен был сделать. Я. Бесшумно поднявшись по запасной лестнице, я уверенно ныряю в коридор на третьем этаже, направляясь стремительной походкой к комнате, где, обнимая подушку, спит моя измученная безызвестностью Эйнин. Я точно знаю, куда идти, потому что доступ от камер этого дома мне тоже предоставили. Дали попробовали поспорить со мной. Находясь в военном госпитале, под круглосуточной охраной, за чертой города, я был с Эйнин каждую минуту. Ее слезы и отчаяние разрывали мое сердце, хотелось выломать двери, разбить окна и вернуться к ней, но генерал Амин Башар был непреклонен, как скала, пока последний фигурант закрытого расследования не оказался в тюрьме.

Все мои ранения и ожоги ничто по сравнению с тем, что я испытывал, наблюдая за Эйнин несколько недель. Я видел всё. Как она улыбалась через силу, занимаясь Резой, Эмили и своим братом, на время отвлекаясь от мыслей, которые мучали ее бессонными ночами, как искреннее переживала за Лейлу, уговаривая ее остаться, хотя наверняка меньше всего хотела, чтобы она передумала. Я видел даже то, что она скрывала от своего отца, оставаясь в тишине своей спальни; как металась по кровати, сверля отсутствующим взглядом потолок, как, начиная задыхаться от недостатка кислорода, вскакивала и выбегала на балкон, а потом опускалась и сидела на полу, обхватив колени руками. Я видел, как Эйнин пробиралась в мою мастерскую, когда дом засыпал, и перебирала новые купленные ею кисти, тюбики с красками и наброски, на каждом из которых была она… Только она.