— Десмонд, — прошептала она. — Я потрясена. Вы меня покорили. Ваша красота, ваше обаяние, ваши безупречные манеры, ваша незапятнанная чистота, а теперь еще и ваш чудесный голос. Что же мне делать?! Я хотела бы, чтобы вы стали моим духовником, но это может обидеть нашего добрейшего каноника. Я хотела бы, чтобы вы стали моим сыном…

— Мадам, — перебил ее Десмонд. — Это невозможно чисто физически… Ведь вы всего на каких-нибудь девять-десять лет старше меня.

— Тогда прошу вас, помогите мне найти выход из моего отчаянного положения. Я — Элоиза, а вы мой Абеляр.

— Нет, моя дорогая мадам, я не Абеляр, который, как мне кажется, был не слишком приятной и весьма нечистоплотной личностью. Нет, я священник и самой светлой и непорочной любовью люблю прелестную, замечательную женщину, которая, как мне хочется верить, испытывает такую же привязанность ко мне. У нас нет другого выхода, нежели дарить друг другу самые чистые чувства перед лицом Господа нашего Иисуса Христа.

Она тяжело вздохнула, отодвинулась от Десмонда и поднялась с дивана.

— Десмонд, нам пора пить чай. Хотя бы для приличия. А затем я попытаюсь объяснить, почему ощущаю себя такой потерянной и откуда такое смятение чувств. Будьте добры, позовите Патрика, а я пока постараюсь привести в порядок лицо.

Десмонд дернул шнурок звонка, а затем тактично отошел к окну, встав к комнате спиной. Он предвидел, что Патрик будет рассыпаться в похвалах, и когда тот, войдя в гостиную, открыл было рот, предупреждающе приложил палец к губам.

К этому времени госпожа Донован уже успела вернуться. Вид у нее был посвежевший, и она, похоже, сумела взять себя в руки. Она разлила по чашкам чай, который они выпили в полном молчании. На столе, на подносе, лежали ломтики пресного хлеба с маслом. Десмонд взял кусочек, заметив, что очень-очень давно не пробовал настоящего домашнего ирландского хлеба.

— Думаю, миссис О’Брайен слишком занята, чтобы самой печь хлеб, — заметила госпожа Донован.

На этом все темы для разговора были исчерпаны, и они снова замолчали.

И только когда Патрик унес поднос, мадам, повернувшись к Десмонду, твердым голосом начала свой рассказ.

— Я уже два года пела в труппе Карла Роса, когда однажды во время оперного сезона в Дублине заметила, что ко мне проявляет откровенный интерес один пожилой джентльмен. Он всегда сидел в одной и той же ложе, причем приходил только на мои выступления. Это был Дермот Донован, владелец спиртоводочной компании, очень богатый и весьма уважаемый в Дублине человек. Я была польщена и когда в один прекрасный вечер получила записку с приглашением поужинать вдвоем, то согласилась. Мы отправились в ресторан «У Жамма», где хозяин сам встретил нас у дверей с величайшими почестями и подал нам изысканный ужин. Мне было очень приятно находиться в обществе такого мужчины — высокого, солидного, хорошо сложенного, седовласого, с аккуратно подстриженными седыми усами. Пил он исключительно «Маунтин дью», причем совсем немного. Я же отдала предпочтение «Перье». И вот во время ужина в отдельном кабинете он взял меня за руку и очень серьезным тоном произнес: «Джерри! Я люблю вас и хочу жениться на вас. Мне семьдесят лет, я достаточно богат и, надеюсь, способен обеспечить вам счастливую, полноценную жизнь. Я не требую от вас немедленного решения. Приезжайте ко мне, в мое имение „Маунт-Вернон“ в Уэксфорде, и вы все сами увидите». Короче говоря, я приехала сюда и вышла замуж за Дермота Донована. Конечно, журналисты подняли шум, газеты запестрели заголовками типа: «Весна выходит замуж за Декабрь», «Певчая птичка в золотой клетке».