Бен не любил Сент-Освальдс. Особенно ненавидел тамошний затхлый запах, смешанный с вонью дезинфекции и полироли. Это был отвратительный (хотя и не особенно сильный) запах засохших и заплесневелых сэндвичей, дохлых мышей, зараженного жучком дерева и мела; этот запах застревал у него глубоко в горле и вызывал перманентный катар. Через некоторое время достаточно было произнести вслух название школы – тошнотворное сочетание звуков Ос-вальдс! – и он тут же ощущал запах. С самого начала это место внушало ему ужас; он боялся и преподавателей в длинных черных одеяниях, и учеников в полосатых кепках и синих блейзерах с нашивками.

А вот мамины хозяйки ему нравились. Во всяком случае, сначала.

«Ах, он такой умница! – восклицали они. – Только почему он не улыбается? Хочешь печеньице, Бен? Хочешь во что-нибудь поиграть?»

И Бен обнаружил, что ему приятно, когда над ним так хлопочут. Четырехлетние малыши обладают великой властью над женщинами определенного возраста. Вскоре он отлично научился пользоваться этой властью и понял, что даже самое притворное хныканье способно вызвать у этих дам искреннюю озабоченность, а улыбкой можно завоевать и лакомство, и подарок, и прочие удовольствия. У каждой хозяйки имелось для него особое угощение: миссис Электрик предлагала кокосовые колечки, миссис Френч-Блю – печенье «язычки», langues de chat. Но самой его любимой хозяйкой была миссис Беби-Блю, которую в реальности звали Кэтрин Уайт. Она покупала большие красные банки печенья «Фэмили секл», где были и двойные печеньица с джемом, и шоколадные, и колечки с глазурью, и розовые вафли – эти вафли потом почему-то вспоминались ему как нечто декадентское, возможно из-за своей легкости и хрупкости, и чем-то походили на пышное убранство кровати Кэтрин или ее коллекцию кукол с невыразительными и несколько зловещими фарфоровыми лицами, выглядывавшими из кружев и пышных ситцевых платьев.

Старшие братья почти никогда туда не ходили. А когда изредка это случалось – по выходным или в каникулы, – они не способны были показать себя в выгодном свете. Найджел в свои девять лет уже был сущим головорезом, вечно насупленный и явно склонный к насилию. Брендан, тогда еще не полностью лишившийся младенческой привлекательности, однажды тоже дождался привилегии, но вскоре подрос и всякое очарование утратил; и потом, он всегда был неуклюжим ребенком, вечно все разбивал и переворачивал, а однажды у миссис Уайт вдребезги разбил садовое украшение – солнечные часы. Матери пришлось за это заплатить, после чего оба старших мальчика были наказаны – Брен за то, что нанес ущерб, а Найджел за то, что не предостерег братишку; и больше ни тот ни другой в доме Уайтов не появлялись, так что вся добыча доставалась Бену.

Как же мать Бена реагировала на такое внимание к нему со стороны своих хозяек? Ну, возможно, думала, что кто-то и впрямь очаруется ее сынком и в одном из этих больших богатых домов найдется для него благодетель. У матери Бена имелись свои амбиции, причем такие, которых она и сама толком не понимала. Возможно, она всегда была честолюбива, а возможно, эти амбиции родились в ее душе, когда она вынужденно полировала чужое столовое серебро или рассматривала фотографии чужих сыновей – выпускников колледжа в мантиях и смешных шляпах. И маленький Бен почти с самого начала догадался: мать берет его в большие богатые дома, чтобы научить чему-то более значительному, чем вытирать пыль, выколачивать ковры или натирать воском паркет. Мать чуть ли не с первых дней его жизни ясно дала ему понять, что он особенный, даже уникальный, и предназначен для иных, более великих дел, чем его старшие братья.

И он никогда не подвергал это сомнению. Как, впрочем, и она. Но ее глобальные ожидания были для юного Бена точно петля на шее. Все трое мальчиков понимали: мать много и тяжело работает; у нее часто болела спина после целого дня, проведенного на ногах, да еще и внаклонку, у нее случались жестокие мигрени, а от грязной работы на ладонях появлялись трещины, из которых сочилась кровь.