Повесив шляпу, Либерман поставил портфель на пол и расстегнул пальто. Уиллок проявлял к нему гораздо больше дружелюбия, чем ему сначала показалось по телефону - похоже, он в самом деле был искренне рад его видеть - но какие-то интонации его речи противо­речили этому впечатлению. Либерман интуитивно чув­ствовал, но не мог сформулировать, что его беспокоит. Глянув на двери, за которыми бесновались псы, он за­метил:

- Очевидно, их вы и имели в виду, когда сказали: «Полон дом собак».

- Да, - согласился Уиллок, все с той же улыбкой проходя мимо него. - Не обращайте на них внимания. Они всегда так гавкают. Я запер их, чтобы они нам не мешали. Порой люди из-за них нервничают. Заходите. - Он открыл двери справа.

Либерман повесил наконец пальто, подхватил порт­фель и вслед за Уиллоком проследовал в уютную гости­ную. Собаки начали колотиться и скрестись в дверь слева, рядом с черным кожаным диваном, на стене за которым висела коллекция дипломов с разноцветными ленточками среди прочих трофеев, размещенных на де­ревянных панелях стены, где нашлось место и снимкам в черных рамочках. В дальнем конце комнаты размещал­ся каменный зев камина, с рядом кубков на его верхней доске и часами. Окна справа были занавешены белыми портьерами, между которыми размещался старомодный диванчик, а в углу у дверей стояли стул и столик с телефоном и тумбочками в подставке.

- Садитесь, - Уиллок жестом показал ему на диван­чик, располагаясь сам на софе. - И объясните мне толком, почему я понадобился нацистам. - Он сел, аккуратно поддернув брюки. - Должен признаться, что вы меня чертовски заинтриговали.

«Р» прозвучало грубовато. Наконец он понял, что смущало его: добродушный Генри Уиллок передразнивал его, имитируя немецкий акцент в английской речи; ни­чего бросающегося в глаза, но «р» было слишком раска­тисто, а звонкие согласные он явно смягчал. Присев на диван, который скрипнул под ним, он глянул на Уилло­ка, который, расставив ноги и упираясь локтями в коле­ни, с улыбкой смотрел на него, наклонившись вперед; кончиками пальцев он выстукивал дробь по крышке зеленого альбома, лежащего перед ним на столике.

Может, он неосознанно передразнивает его. Случа­лось, Либерман и сам того не подозревая, начинал под­ражать интонациям и ритму речи тех иностранцев, для которых немецкий не был родным; и ловя себя на этом, он неизменно смущался.

Но нет, сейчас он был уверен, что хозяин сознательно так ведет себя. От улыбающегося Уиллока исходила какая-то скрытая враждебность. Но чего еще можно было ждать от антисемистки настроенного бывшего тю­ремного надзирателя, который дрессирует псов, способ­ных перервать человеку горло? Трогательного внима­ния? Хороших манер?

Ну, он явился сюда не для того, чтобы обрести нового друга. Поставив портфель у ног, он положил руки на колени.

- Чтобы объяснить причину моего появления, мистер Уиллок, - сказал он, - мне придется затронуть неко­торые личные интимные моменты, имеющие отношение к вам и вашей семье. К вашему сыну и его адаптации.

Брови Уиллока вопросительно приподнялись.

- Я знаю, - продолжил Либерман, - что вы и миссис Уиллок получили его в Нью-Йорке от некоей «Элизабет Грегори». И прошу поверить мне, - он скло­нился вперед, - никто не собирается причинять вам хлопоты в связи с этим. Никто не собирается забирать от вас сына или привлекать вас к ответственности за нарушение закона. Все это было давным-давно и не имеет значения, то есть, не имеет прямого значения. Даю вам слово.

- Я верю вам, - серьезно сказал Уиллок.

Потрясающее хладнокровие, если он может так спо­койно воспринимать сказанное: он даже не шевельнулся, продолжая сплетать и расплетать кончики пальцев, ле­жащих на крышке зеленого альбома.