Доберманы рычали, не двигаясь с места.

Менгеле плотно смежил глаза, закусив нижнюю губу.

- УБИТЬ! - с отчаянием еще раз приказал Либер­ман - боль сидела у него в груди, разрывая ее.

Доберманы продолжали рычать, все так же оставаясь на месте.

Сквозь плотно сжатые губы Менгеле издал скулящий визг.

Либерман прислонился головой к стене и закрыл гла­за, тяжело дыша. Он оттянул книзу узел галстука, рас­стегнул воротничок рубашки. Справившись еще с одной пуговичкой под галстуком, он приложил пальцы к тому месту, где гнездилась боль, почувствовав влажность на груди; кровь пропитала всю нижнюю рубашку. Вытянув пальцы, он открыл глаза и посмотрел на измазанные кровью кончики пальцев. Пуля прошила его насквозь. Что она поразила? Левое легкое? Куда бы она ни попала, каждый вздох давался ему с болью. Переместившись чуть влево, он попытался достать платок из кармана брюк; в нижней части тела, в бедре его резанула еще более жестокая боль, он дернулся и сморщился.

Наконец он все же достал платок и, с трудом подняв руку, прижал его к ране в груди и остался в таком положении.

Поднять левую руку. Кровь заливала ее целиком, но больше всего кровоточила рваная рана на ладони. Пуля пробила кость между большим и указательным пальца­ми. Они онемели и он не мог пошевелить ими. Через всю ладонь тянулись две глубокие царапины.

Он хотел держать руку поднятой, чтобы уменьшить кровотечение, но не смог, и она упала. У него совсем не осталось сил. Только боль. И усталость... Дверь рядом с ним качнулась, медленно закрываясь.

Он посмотрел на Менгеле, распятого доберманами.

Менгеле не отводил от него взгляда.

Он закрыл глаза, и с каждым вздохом в груди разго­рался пожар боли.

- Прочь...

Он открыл глаза и посмотрел через комнату на Мен­геле, все так же лежащего на диване в окружении до­берманов с оскаленными клыками.

- Прочь, - тихим утомленным голосом сказал Мен­геле. Его глаза переместились от пса, что был рядом с ним, к тому, что лежал у него на груди, целясь к горлу. - Вон. Оружия больше нет. Нет оружия. Прочь. Вон. Хорошие собачки.

Иссиня-черные доберманы лишь рычали, не двигаясь с места.

- Отличные собачки, - продолжал Менгеле. - Сам­сон? Хороший Самсон. Вон. Уходи. - Он медленно повернул голову на подлокотнике; собака, порыкивая, несколько отвела пасть. Менгеле дрожащими губами улыбнулся ей. - Майор? - спросил он. - Ты Майор? Хороший Майор, хороший Самсон. Хорошие собачки. Друзья. Оружия больше нет. - Его рука, красная от крови, ухватилась за подлокотник; другая рука покои­лась на спинке дивана. Он начал медленно, все так же лежа на боку, подтягиваться кверху. - Хорошие собач­ки. Прочь. Вон.

Доберман в середине комнаты продолжал лежать не­подвижно, черная шкура, обтягивающая ребра, больше не вздымалась. Лужица вытекшей из-под него мочи рас­теклась узенькими ручейками, поблескивающими на по­ловицах.

- Хорошие собачки, красивые собачки...

Лежа на спине, Менгеле стал передвигаться в угол дивана. Доберманы, рыча, тем не менее, не меняли положения, лишь переставляя лапы на его теле по мере того, как он поднимался все выше, подальше от их клыков. - Прочь, - сказал Менгеле. - Я ваш друг. Разве я вас обижаю? Нет, нет, я люблю вас.

Либерман снова закрыл глаза, тяжело с хрипом дыша. Он полусидел в луже крови, которая вытекала из раны.

- Хороший Самсон, хороший Майор. Беппо? Зарко? Хорошие собачки. Прочь. Прочь.

Дана и Гарри, случалось, ссорились между собой. Он держал язык за зубами, когда был у них в ноябре, но, может быть, он не должен был, может, ему...

- Ты еще жив, еврейский выродок?

Он открыл глаза.

Менгеле сидел, глядя на него, прижавшись в углу дивана; одна нога была у него уже приподнята, другая стояла на полу. Он придерживался за подлокотник и спинку дивана: презрительное выражение его лица да­вало понять, что он уже овладел положением, Разве что рядом еще были три порыкивающих добермана.